Александр КАЗИНЦЕВ.
Да уж, характеры были! Взрывной, не признающий авторитетов Астафьев и сдержанный Троепольский, который морщился от громогласных заявлений. Певец и идеолог крестьянства Белов и публицист Иван Васильев, сам выходец из крестьян, подозревавший, однако, односельчан в частнособственнических настроениях — в полном соответствии с марксистской догмой. Я помню, как они собирались на ежегодную редколлегию, рассаживались за огромным столом в кабинете главного. Самые языкастые — Астафьев и Евгений Носов — нарочно садились в разных концах и постоянно "катали" друг другу остроумные реплики и увлекательные, подчас непечатные байки. Подчёркнуто, в удовольствие, окая, вставлял слово Солоухин. Распутин и Белов сидели тихо — младшие по возрасту. А сухонький Троепольский, похожий на учителя дореволюционной гимназии, со стопкой журналов, сплошь проложенной закладками, недовольно постукивал по столу тонко отточенным карандашом, ожидая, пока утихнет гам.
Валерий СДОБНЯКОВ.
Но ведь сидели-то вместе!
Александр КАЗИНЦЕВ.
Во-первых, тогда всё было по-другому. То, что вскоре станет политической позицией, несовместимой с другими, являлось всего лишь частным мнением. Чтобы снять напряжение, достаточно было похлопать собеседника по плечу: "Ну, брат, ты загнул!". Во-вторых — и это главное! — всех объединяла русская тема. И даже так: русская боль. Сергей Викулов, возглавлявший журнал в 70-е—80-е годы и превративший "Наш современник" в знамя русского национального движения, не был интеллектуалом и даже безупречным художественным вкусом не обладал. Но как никто другой чувствовал боль и надежды русского человека и этим чувством русского сумел объединить очень разных и очень талантливых людей.
Валерий СДОБНЯКОВ.
Кто из писателей того периода был для вас наиболее интересен? Я имею в виду не только авторов "Нашего современника".
Александр КАЗИНЦЕВ.
В молодости мне посчастливилось познакомиться с Арсением Тарковским — последним поэтом Серебряного века, другом Анны Ахматовой и Марины Цветаевой. Беседы с ним о поэзии, о музыке, о его великих современниках, которые представали не авторами из хрестоматий, а живыми людьми, существенно расширили мой кругозор.
Огромное влияние на меня оказало творчество и сам образ Василия Шукшина. В юности я не читал современную русскую литературу. Знал о существовании цензуры и был убеждён: она вымарывает всё правдивое и живое. Читал Бёлля, Камю, Сартра, латиноамериканских "магических реалистов" и не подозревал о существовании Шукшина, Распутина, Белова… Переломным стал просмотр фильма "Калина красная". Увидев лицо Шукшина, я понял — это брат мой! Он так же смеётся, так же печалится. И ещё почувствовал: я — русский. Никогда об этом не задумывался, а тут ощутил всем своим существом. Потом, став литератором, поездив по стране, узнал, что такие же чувства "Калина красная" вызвала у многих людей: от академиков до колхозных механизаторов. Я заинтересовался Шукшиным. Оказалось, что он не только актёр и режиссёр, но и писатель, член редколлегии "Нашего современника". Так я познакомился с журналом, а когда окончил аспирантуру МГУ, пришёл работать в редакцию.
Главное впечатление тех лет в "Нашем современнике" — Валентин Распутин. Самый обаятельный, самый деликатный, самый талантливый из всех, кого я знал. Он писал о деревне, как и большинство авторов журнала, но не так, как остальные. У писателей "деревенской прозы" человек дан в народном коллективе, "эпическом хоре", если воспользоваться определением выдающегося теоретика литературы Георгия Гачева. А герой Распутина уже выделился из коллектива. Либо выпал из него, как Андрей и Настёна в "Живи и помни", либо коллектив, не выдержав испытаний, распался, как в "Прощании с Матёрой", где Дарья, олицетворение родовой мудрости, чувствует себя брошенной, никому не нужной. Вот этот болезненный слом, отражающий переломный характер времени, делает судьбы героев Распутина особенно драматическими и по-особому трогает душу.
Как видите, на меня влияли писатели, представлявшие разные, даже противоположные традиции. Тарковский, к примеру, до обидного несправедливо отзывался о Есенине: "Поэт для таксистов". Кто-то увидит в таком перекрёстном влиянии недостаток, ущербность: мол, "не до конца наш". Я же считаю эти различные влияния залогом плодотворного развития. Выбирая "Наш современник", я видел альтернативный путь. Постарался взять лучшее из "другого лагеря" и сделал выбор сознательно.