Вернувшись в Москву, поторопилась на встречу.
Одна из неожиданных встреч. В одном из медицинских центров Москвы. Сейчас Евгения Смольянинова освободится, и мы отправимся в кафе. Здесь-то, за чашкой кофе, я и расспрошу, наконец, про "Смерть в Венеции", и расскажу, что значит для меня её голос, манера исполнения, почему от "последния", "слязами" заходит сердце и, как наваждение, почти кинематографический вопрос: когда это случилось? Когда утончённость переживаний растворилась в вибрациях её голоса как рафинад в чае? "Господь в гласе хлада тонко". Но где тонко — там и рвётся.
Ход событий приобрёл совсем иной оборот.
Евгения Смольянинова пригласила меня в кабинет центра: кушетка, стул, окна с видом на деревья. "Я буду для вас петь, — ошеломила меня. — Петь русские народные песни". От неловкости ситуации, переизбытка эмоций я то и дело пыталась вскочить с кушетки. Смольянинова продолжала петь, и мелодика, интонация, знакомые и незнакомые, опутывали меня кружевом и вуалью. Не желая того, я погружалась в глубокий элегический сон.
Я не припомню ни слова из тех песен, что пела мне Евгения Смольянинова. Мне становилось уютно в безопасном и привилегированном уединении. Я даже смутно начинала различать лица своих дедов — ни тот, ни другой не дожили до краха Империи в 1917-м. В моём воображении, как фата-моргана, возникал силуэт пятистенка в глухой таёжной деревне Русского Севера, стёртой с лица современных географических карт… приближалась линия Западного фронта, где с двумя Георгиевскими крестами пал дед "за Веру, Царя и Отечество"… И я не припомню, как долго убаюкивал голос Евгении Смольяниновой. Знаю точно: каждый звук укладывался в ожерелье алхимии русской культуры, мозаику метафизического сиротства и метафизического Отечества. "Цивилизации нужна — по слову Достоевского — не только похлёбка для здоровья".
Наш разговор продлился за полночь.
"ЗАВТРА". Евгения, русская народная песня — это путь. Что стало для вас его началом?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Вы знаете, об этом можно говорить, можно не говорить, но я всегда говорю об этом. Рассказываю, что была Ольга Федосеевна Сергеева. Когда я впервые услышала по радио её голос, то не знала, ни кто она, ни жива или не жива… Но её голос поразил меня в самое сердце. Приблизительно через год услышала её в Петербурге, Ленинграде тогда. Был небольшой концерт. Выступали фольклорные коллективы, а потом — Ольга Сергеева. И пока она пела, я неотрывно плакала, в каком-то смысле всласть плакала, такими очистительными слезами. С этого выступления Ольги Сергеевой началось выстраивание моей системы ценностей, а её голос стал тем путём, по которому я пошла без оглядки. И внешний мир для меня уже не очень существовал. Я не очень его хорошо воспринимала, потому что вся моя внутренняя сосредоточенность была посвящена поискам внутри себя тропы к такому пению.
"ЗАВТРА". Вы пришли потом за кулисы?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Нет, это невозможно было сделать, её окружали приближённые фольклористы, они никого не подпускали. Но, честно говоря, подойти тогда я и не смогла бы. Когда ты понимаешь, что перед тобой не просто человек, а человек, которого коснулась длань Божия, то охватывает странное чувство. И ты не можешь подойти, потому что это невозможно. Я тогда не формулировала так, но было именно так.
"ЗАВТРА". О каком времени мы говорим?
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Это были 70-е—80-е годы. Неожиданный ренессанс народной песни. Открылось окно, из которого повеяло луговыми травами, лесами, живой радостью. Люди захотели жить в своей стране в своём народе, задышать, наконец, полной грудью. "Перестройка" подхватила эту жажду.
"ЗАВТРА". И тогда резко перестали хотеть жить в своём народе.
Евгения СМОЛЬЯНИНОВА. Я даже не хочу говорить на эту тему. Всё уже прошло, а Ольга Сергеева, записи её песен, остались..
"ЗАВТРА". Когда же вы познакомились?