Я этого не знаю. Знаю только, что эти узницы — не главные нарушители закона, не те злодеи, что безнаказанно, после всех преступлений — заказные убийства, разграбление народной собственности, махинации с миллиардами уплывших за границу долларов, фабрикация "дефолта", подтасовка результатов президентских выборов, развязывание чеченской войны, незаконная торговля гаубицами и гранатометами, создание наркотранзитов, подготовка передачи Курильских островов Японии, затопление станции "Мир", стравливание православных и мусульман, потопление Российского флота, трагедия атомохода "Курск", геноцид русских, что приводит к убыванию народа на миллион в год, — вся эта вельможная сволочь живет во дворцах, заседает в министерствах, ест с золота и серебра, хохочет, глядя на умирающий, бесправный народ.
Смотрю на девочку, на точеные, худые плечи, на железную койку карцера. Благодарю академика Сахарова и Елену Боннэр за "гражданское общество", которое они нам построили.
Прогулочный дворик — каменная глухая бочка посреди прямоугольного тюремного двора с открытым, зарешеченным верхом, с узким зарешеченным проходом из основного здания, по которому, как дрессированных зверей на арену цирка, проводят заключенных. Внутри этой бочки, в сегментах, топчутся женщины, наблюдая сквозь клетчатое небо проплывающее облако, пролетающую птицу, ловя на лицо каплю дождя или прохладную снежинку. Эти прогулки, носящие оздоровительный, освежающий характер, таят в себе глубинную муку, подчеркивая, что в тюремную решетку заключены солнечный луч, вечерняя звезда, мимолетная ласточка или пернатое летучее семечко.
Но не надо ужасаться тюрьмы. Она — не позор, а жизненный опыт. Не пятно, а крест. Вся Россия из века в век идет через тюрьмы, этапы и лагеря. Сколько далеких предков пропылило с кандальным звоном в Сибирь. Сколько близких родственников простучало в тюремных вагонах за Урал. Сколько нынешних твоих товарищей, с кем встречаешься, кому звонишь, пожимаешь руки, перебывало в "Матросской тишине" и "Лефортово". Поклон вам, Варенников и Макашов, Анпилов и Лимонов, боевые полковники чеченской войны Поповских и Буданов. Не заречемся от сумы и от тюрьмы, вспоминая, сколько песен, стихов было сложено о "тюрьме-матушке". Поется и читается поныне.
"И на штыке у часового горит полночная луна". "А я Сибири, Сибири не страшуся, Сибирь ведь тоже русская земля". "Ты, начальничек, начальничек, отпусти на волю". "Лениво сгибая колени, две клячи телегу везут". "Где мчится поезд "Воркута-Ленинград". "И идут по той дороге люди, люди в кандалах". "Муж в могиле, сын в тюрьме. Помолитесь обо мне."
Помимо подследственных, изнывающих от неопределенности, подвешенных между следователем и адвокатом, ждущих от суда своей участи, в изоляторе содержатся те, кто уже осужден. Они составляют обслугу — стирают, готовят пищу, трудятся, зарабатывая для тюрьмы нехитрые деньги изготовлением матрасов, выпечкой хлеба. Их камеры напоминают комнаты женских общежитий. Нарядны, в салфеточках, кружавчиках, с портретиками и иконками, вырезками из журналов и фотографиями домашних. К ним часто приходят письма, навещают родственники. Они сидят в мастерских, держат между колен комья черной свалявшейся ваты, дергают ее мелкими, непрерывными щипками, словно ощипывают темноперую Птицу Времени, как античные парки, ведущие счет дням, месяцам, годам, — до освобождения. Они смотрят телевизор. Зачитывают до дыр библиотечные книги. Берут уроки золотого шитья, которые дает им монастырская золотошвея. Участвуют в праздничных концертах вместе с охраной. И тогда под светомузыку, под звон электронных гитар они поют сочиненные ими песни, где славят родную тюрьму, ее образцовый порядок, умных и добрых надзирателей.