Именно тогда неизвестное славянское племя из Казахстана набежало на мирных рязанцев, насело на городок Шилово. "Чикмены! Чикмены! — кричали притесняемые. Ибо много было в ватаге из-под города Чимкента.
Хоть и мирное это, но вторжение (хватит на рязанцев и одной резни) долго оставалось неописанным, его заслонило вторжение чеченцев в Дагестан. Там кавказцы на кавказцев. А здесь — славяне на славян. Здесь — интереснее.
Там все наши герои — на щитах и в скрижалях, здесь — чистый лист и все безымянные. Будто зря небо коптят, коли не на поле битвы кровавой. Отчего-то мне всегда обидно за незнаменитых. Жил человек, помер, и ни в одной книге о нем не прочитаешь. Оно, конечно, человек этот и не лез в книги, но, наверно бы, и не отказался от строки, странички.
Что сказано в книге о незнаменитом князе Ярославе — третьем? "Очистил церкви от трупов, собрал оставшихся от истребления людей, утешил их". И про его детей сказано только, что было их шесть по именам, а седьмой — "неизвестно как звать". Даже от княжича имени не осталось. Что уж говорить о нас, безродных.
А пусть-ка вместе с описаниями войн остаются и не менее достойные описания мирности. Вместе с оккупациями огневыми и — бескровные. С вторжениями чужеродными и — родные. Сотни племен на Руси перемешались без боев, сжились, слюбились. И с последними — чикменами — так же, говорили мне, выходит.
За Коломной на невзрачной, одиноко стоящей в лесу бензоколонке заправлялся для последнего броска. Рядом — "мерседес". Мальчишка суетится, тоже, как седьмой княжич Ярослава, безымянный. Заливает в бак. Предлагает стекла у иномарки протереть. Получает за услуги мелочь. И слышу: " Дяденька, дайте поесть".
И потом уже до самого Шилова стоит в глазах этот служка. И слово за словом. Неотступно: "Мальчик на автозаправке залил бензин в "мерседес". К рублику просит добавки: "Дяденька, дайте поесть. В диком лесу наша "точка", в Кромах ближайший трактир. Хлебушка дайте кусочек — с ночи не ел и не пил. Хоть с чаевыми, а туго — не обернешь капитал. Я в километре по кругу ягоды все обобрал. Сменщица нынче такая — ей половину отдай. Я на нее не серчаю, бед и у ней через край: муж недавно удавился, бабка от пьянки слегла, третий на свет появился — вот потому и нагла". Из "мерседеса" ребенку дали большой апельсин. Вырулил "мерс" на бетонку, свистнув резиною шин. Мальчик на автозаправке снова остался один. Сел возле кассы на лавке, чистит большой апельсин".
Мой "УАЗ" модели "буханка" — чудо-машина. Приезжаешь в какой-нибудь Ряжск, Вельск или Бельск, москвичом приезжаешь. Оставляешь его на обочине. Находишь "героя". Подводишь к "буханке" и широким жестом: "Я на колесах. Довезу". Человек, словно к черному воронку подходит. Глазам не верит. Столичный журналист, а на таком броневике. Надо бы удостоверение спросить, да вроде неудобно получится. Вскарабкивается в высокую кабину (ловкость требуется, практика) и долго едет молча, изумленный грубой автомобильной стилистикой. А поездив полдня по своим бельским, вельским дорогам, пускай и асфальтированным, непременно говорит: "Слушай, а хорошая у тебя машина!"
Что тут ответить? "Хвали коня своего, а жену — чужую".
А вообще-то, наверно, это свойство всего чисто русского: человека, машины, жизни — сначала ошарашить, а потом умилить.
На этот раз мой "УАЗ" устремлялся обольщать людей бывалых — чикменов. И забегая вперед, скажу, это у нас с "УАЗом" опять получилось. Доброе слово о машине сказал главный архитектор района Борис Александрович Новоселов. Пора заключать с заводом договор на рекламу под соответствующие отчисления.
Если предположить, что в гражданской войне победил Врангель с Деникиным, то из эмиграции вернулись бы Бунин с Рахманиновым.
Опять я о знаменитых и прославленных. Опять "мешает жить Париж".
С чикменами сложнее. Если Бунин с Рахманиновым точно знали, что эмигрируют, то простодушие далеких предков чикменов, первопроходцев, добровольно уезжавших в "присоединенные" азиатские земли, не позволило им относиться к переезду на чужбину в пределах Российской империи (она казалась вечной) как к эмиграции. А может быть, присутствовал в мотивации их срыва из родной деревни и весьма почтенный элемент державного строительства, может быть, даже великодержавный шовинизм, ну и, конечно, корысть, вполне простительная по бедности. А что отсутствовало?
Отсутствовало чувство земли — Родины.
Совсем из недалекого прошлого слышится голос. Виктор Волков, мой хороший тульский знакомый, рассказывал, а ему — отец: "В 40-м наши Бессарабию заняли. Слух прошел, там у них земля — палку воткни и сад вырастет. Поехали мы с матерью. А в 41-м обратно пришлось бежать от немца".