Встречая ежедневно двадцать погребальных процессий, уделяя каждой не больше десяти минут, она, тем не менее, многое успевает заметить.
Как недружелюбны и ревнивы друг к другу две жены усопшего, нынешняя и разведенная, которая злорадствует горю соперницы, уровнявшему их, наконец. Как робеет и мучается любовница, не смея подойти к любимому мертвецу, заслоненная стеной законных родственников и знакомых. Как тайно удовлетворен чиновник, целуя лоб умершего начальника, уступившего ему место на ступеньке карьеры. Как вяло и неохотно служит панихиду священник, которому заплатили вдвойне, чтобы отпел некрещеного. Как заходится в причитаниях плачея, надувая на горле синюю жилу, а сама зорко взглядывает срочьим глазком на серьезного сумрачного вдовца, приготовившего для нее конверт с деньгами. Как, прощаясь, люди незаметно суют в гроб под цветы последние подарки усопшему — кто гребенку, кто мыло, кто бутылку водки, кто мобильный телефон, веря по-язычески в бытовые проблемы загробной жизни. Как стараются все поскорей отпустить покойника, оттолкнуть от себя, развязаться с ним, в бессознательной радости продолжить жизнь, и только матери готовы кинуться вслед за сыновьями в полукруглый туннель, уйти вместе с ними в смерть.
Эта благообразная женщина, привратница смерти, сохраняет спокойствие. И только когда хоронят малых детей, не выдерживает и рыдает со всеми.
Где душа усопшего в момент, когда гроб с бездыханным телом вносят под свод крематория? Носится заполошенно над больничной койкой, где пробилась сквозь тощие ребра, излетела под белый потолок, как бабочка-капустница? Или не отпукает плотское свое вместилище, следует за ним в холодную теснину морга? А потом летит над погребальным автобусом через московские улицы, мимо рекламных щитов с сигаретами "Ротманс", под гроздьями уличных фонарей? Или остается в доме, где прожила столько лет, смотрит из верхнего угла, как соседки накрывают поминальный стол, ставят винегреты, салаты, бутылки с водкой? Где пребывает душа на день девятый и день сороковой, когда тело уже испарилось в огне, распалось на бесцветные атомы, и их несет ветром над Тихим океаном? Кого отпевает батюшка в золотом облачении — незримую душу или холодное окаменелое тело?
И как обойтись с бесчувственным прахом, чтобы этим обращением не оскорбить излетевшую душу и Бога, и задуманный Творцом миропорядок, в котором — звезды, травы, человеки, вулканы, руды и — любовь, и боль, и ненависть, и великое непонимание этого загадочного мира, куда тебя поместили на час? Отдать ли свой прах Земле-Матушке на съедение червяков, в жадные объятия сосущих кореньев? Или исчезнуть в огне, как славянские князья, уложенные в челн, окруженные смоляными поленьями? Или расточиться в соленой воде океана, в белом саване, с камнем на ногах, как погребают умерших матросов? Или отдать свое мертвое тело на съедение песцам и лисицам под полярными радугами, как поступают в эвенкийских стойбищах? Что угоднее Богу и Матери-Природе?
Православная Русь хоронила в земле, ставила крест на могилу, и родня поклонялась родительским костям, ставила в изголовье рюмочку с красным вином, и казалось, цветы на могиле сотворены из плоти любимого человека, были его преображенным обликом.
Советский строй, "отрекшийся от старого мира", порвал с православным обрядом. Обратился к мистике огня. Первый советский крематорий был построен в 30-х годах в разоренном Донском монастыре. Первая печь запылала в перестроенной церкви. Там сжигали вождей Революции, героев нового строя. Урны с пеплом замуровывались в кремлевской стене, в мистическом "красном пантеоне", у которого, отдавая священные почести, облучаясь таинственной "красной энергией", двигались полки, шумели демонстрации, гремели залпы салютов.
В Донском крематории сжигали останки людей, погибших в многочисленных авариях и катастрофах, когда создавалась техническая цивилизация Советов, спешно запускались заводы и домны, взмывали серии боевых самолетов, совершались перелеты через Северный полюс, испытывались новейшие виды оружия. Взрывы и разрушения уносили жизни рабочих, инженеров, воздухоплавателей, и их обезображенные останки предавались огню.
И еще в Донском крематории сжигали расстрелянных в подвалах Лубянки. Торопящиеся на работу москвичи под музыку "утро красит нежным цветом" видели над стенами монастыря легкий дымок, не ведая, что это летит Тухачевский.