Латиноамериканские студенты под звуки гитары танцуют, сильно и страстно вытаптывают на теплом московском асфальте. Сквозь топот и струнные рокоты слышно многократно повторяемое: "Венсеремос!". У курдов появился откуда-то барабан с лентами. Смуглолицый, с набухшими височными венами барабанщик запрокинул голову, неистово бьет, остальные курды, положив друг другу руки на плечи, топчутся на месте, изображают боевой ритуальный танец.
Разобщенные выкрики, сталкиваясь, мешаясь, вдруг обретают единый ритм. Вся разношерстная толпа, попадая в такт, начинает единым выдохом скандировать: "Посол, выходи!.. Посол, выходи!". Выманивает из глубины здания главного неприятеля, который укрылся в глухом кабинете за плотными гардинами, сухонький, маленький, как корявая тлетворная личинка.
Проезжающие мимо лимузины тормозят. Черный лакированный "джип", в которых ездит московская братва, резко останавливается. Из него высовывается громила, стриженный наголо, в дорогом пиджаке, шелковом галстуке. Показывая золотую фиксу, приветствует: "Мочи их, мужики! За сербов ответят, суки!" — и радостно мчит дальше по весенней Садовой.
Но, может быть, моя ненависть — затмение утомленного разума, слепо ищущего причины своих страданий и поражений? Желчь проигравшего неудачника, нашедшего себе оправдание в инстинкте толпы?
Маленький городок Ватсонвилл в Калифорнии, куда я приехал ночью, и меня встречали на площади у фонтана с аккордеоном и букетом цветов. Я поселился на несколько дней в доме "среднего американца", страхового агента, и он показывал мне свой ухоженный сад, любимых лошадей, приглашал на утренний кофе, где нас поджидала его радушная, дородная женушка и двое смышленых, гладко причесанных ребятишек. Он катал меня на своем автомобиле по Калифорнии, и я видел стальную, сверкающую на солнце паутину моста у Сан-Франциско, мы ели суп из креветок, глядя на синий залив с розовыми небоскребами, словно на воду опустилась стая фламинго, и с песчаного берега под Сан-Диего, где растут серебристые сосны, наблюдали плывущих в океане китов.
В Техасе, в городке Абелин, ослепительно белом и плоском на солнце, меня принимала семья врача, уступив верхнюю комнату с видом на горячие прерии. Врач водил меня в клинику, и я видел, как умирает от рака старик-американец, кричит, не справляясь с болью, и как рождается младенец, черный, глазированный, обвитый розовой пуповиной, издавая свой первый победный крик. Мне уделяли время, возили в прерии, где сухо и солнечно золотились безбрежные нивы пшеницы, и в бледном небе, снижаясь к желтым хлебам, проплывал черно-туманный бомбардировщик В-1 на соседнюю авиационную базу. Вечером мы смотрели родео, брыкающихся потных быков и неистовых ковбоев, даже в паденье не терявших свои сомбреро. Ели барбекю, танцевали в таверне под музыку "кантри", и по сей день в гардеробе висит их подарок — фетровая ковбойская шляпа.
Во Флориде, в Палм-бич, я смотрел, как по черной воде плывут кораблики в разноцветных гирляндах, змеятся, отражаясь в воде, золотые огни фейерверка. А наутро, над городом, в густой синеве вдруг стала расти, подниматься пышно-белая башня, и на ее высокой остроконечной вершине что-то мерцало, белело, — "Шаттл" с мыса Кеннеди уходил в космический рейс.
Под Вашингтоном меня принимала чета пенсионеров, похожая чем-то на старосветских помещиков. Хозяин, бывший чиновник госдепа, водил меня на прогулки по липовым влажным аллеям, и мы, шурша опавшей листвой, говорили о Толстом и Уитмене. Он показывал мне свое молодое фото, где в форме морского офицера стоит под орудиями линкора "Огайо". Мы ездили в Вашингтон, посетили Музей космонавтики, Библиотеку Конгресса, побывали у памятника ветеранам Вьетнамской войны, смотрели на зеленый газон у Белого Дома. Он угощал меня обедом в закрытом респектабельном клубе, и я вдруг испытал острую боль, подумав, что больше мы никогда не увидимся.
Разве не был прекрасен первый душистый снег, упавший в Денвере среди стеклянных небоскребов, и я держал ароматный снежок, глядя, как переливается зеркальная, уходящая в небеса громада. И разве не чудесными казались мне тенистые нью-йоркские улицы, без неба, среди смуглых серых исполинов, где я гулял, обгоняемый энергичной толпой, вдыхая запах табака и бензина. Мои знакомцы устроили мне пикник на Гудзоне, под дождем, и мы ели горячее дымное мясо, глядя, как по ветряной свинцовой реке плывут сухогрузы.
Разве вправе я это все ненавидеть?