И вдруг я взлетаю в Москву. Вроде только что читал в "Литературе и жизни" статьи Сергея Антонова о мастерстве писателя, а он уже рядом, за столиком в ЦДЛ. Я до сих пор удивляюсь: как это Господь меня пожалел?! Или… Только что вышла моя вторая книжка в Москве с предисловием Юрия Казакова — "Голоса в тишине". Еду из Новосибирска, захожу в ЦДЛ, в "предбаннике" сидит Казаков. "Ну, старичок! Ты скоро будешь, старик, знаменитее меня. Видел подвал в "Комсомолке"?". А Сергей Петрович Антонов, приглашая сесть рядышком, говорит мне: "Спасибо, прочёл "Женские слёзы". Вы прямо как Толстой пишете, поворачиваете характеры". Ну, хоть стой, хоть падай! Уже думаешь: как бы дальше-то не опозориться. Уже вроде и писать не о чем. А похвалой душа поражена насквозь!
Или приезжаю в Москву в январе 1965 года, захожу в "Новый мир", где я уже печатался. Спускается сверху заместитель Твардовского, автор учебника по литературе, Александр Григорьевич Дементьев. Я говорю: "Александра Трифоновича увидеть можно?" Он бурчит: "Ну, а чего ж… У нас же не контора. Конечно, поднимайтесь". Я вскочил по ступенькам на второй этаж. Из кабинета выходит Борис Германович Закс, второй зам, он потом умер в Германии. За ним Твардовский, уже одетый. Я назвался. А мне тёща купила тёмно-зелёное пальто, китайское, непомерно большое. Да, представляюсь. И Твардовский разворачивается и приглашает войти в кабинет. Скидывает своё пальто на диван и по-свойски советует: "Снимайте и бросайте на моё". Сразу стало так легко и хорошо! Второй раз я его видел на съезде писателей в Колонном зале Дома Союзов в 1970 году. Вот и всё общение. Я иногда думаю: "Да как это я напечатался в "Новом мире"?! Господь пожалел анапского учителя"…
Когда "Новый мир" отверг "Люблю тебя светло", я ушёл к Викулову в "Наш современник". Я, дурак, говорю: "Сергей Васильевич, ну что-то интеллигентности в вашем журнале мало. Про интеллигенцию надо писать". Для него это — нож в сердце. И вот он не напечатал "Когда же мы встретимся", как раз про интеллигенцию. Когда я получил Государственную премию за "Наш маленький Париж", Викулов, который был в комиссии, меня поздравил. Он, наверное, пожалел, что не напечатал…
Станислав Куняев — добрый, весь раскрытый человек. С ним легко. Мы вместе летали к Шукшину на Алтай. В Америке с ним был. Как-то мне с ним необычайно тепло и просто. Про него пишут не то. Он совершенно незлобный человек. Он пишет искренне. Я очень огорчён, что его именем хотят запугать. Да, он жёсткий в отстаивании своих позиций…
"Наш современник" — не хуже, чем при Викулове. Время, конечно, другое. Сегодня нет в журнале той прозы, которая писалась при Викулове. Но её нет и в литературном обиходе. А направление, идейная глубина сохраняются железно: русскость в самом хорошем смысле слова, верность своей почве. Народ это понимает. Народ столько лет держит журнал на своих плечах помощью и подпиской. Сорос ему не помогал. А среди журналов тираж самый большой…
Маргарита СИНКЕВИЧ. По вашим словам, вы сами стали редактором журнала, чтобы "воскресить для казаков их же жизнь, жизнь их предков". А как сами казаки относятся к журналу и к вам?
Виктор ЛИХОНОСОВ. К сожалению, те, кто читает и подписывается, нам почти неизвестны. Известно только, что там где-то читают и плачут, как говорится. Все остальные казаки ничего не читают. Причём это не я теряю что-то, а они теряют. Если бы я говорил, что они не читают меня, — это одно. Но они не читают своих родичей. Такие были хорошие воспоминания! Даже я, сибиряк, и то не могу равнодушно всё это читать. И они многое потеряли. Атаманы историческому наследию не придали того значения, которое надо было придать. С воспоминаний надо было начать своё возрождение. И тогда бы им открылось всё: какая была жизнь, какие были офицеры, какие были полки, как вели себя люди, как вели себя казаки, как казак, возвращаясь с германского фронта после плена, подъезжая к станице, не знал, что делать. Ему было стыдно, что он был в плену. Как вёл себя офицер в театре. Как вёл себя бурсак, предводитель дворянства. Возродиться невежественными нельзя. А вы вооружены только декоративным кинжалом...