Может, и к лучшему, что "Иваново детство" я увидел не среди столичной суматохи, а в Пскове, куда приехал в командировку. Из окошка гостиничного номера хорошо читалась реклама соседнего кинотеатра. Я перешел проспект и остался наедине с творением молодого режиссера Тарковского. После сеанса долго сидел на берегу Псковы: история столь непохожего на советских киноподростков героя, запечатленная невероятно свободной в своих движениях камерой оператора Юсова, не отпускала, заставляла вновь вспоминать самые пронзительные сцены. Хотелось поблагодарить актеров за искреннее, страстное, подлинное искусство. Случай не заставил себя ждать.
Надеюсь, кто-то из моих сверстников еще напишет о московском кафе "Националь" середины прошлого века. Право, этот клуб любителей долгих и вольных застольных бесед, ласково именовавшийся "уголком", заслуживает мемуаров не меньше, чем прославленная парижская "Ротонда".
Получая скромную зарплату сотрудника реставрационной мастерской, я тем не менее умудрялся скроить свой бюджет таким образом, чтобы ежедневно отмечаться на "уголке". Влекли меня в это место не алкоголь, не изысканные блюда, а завсегдатаи "уголка". Это были люди самых разных профессий и увлечений — от Юрия Олеши, Михаила Ромма, легендарного разведчика Абеля до суперфарцовщика Рокотова, впоследствии расстрелянного по личному указанию Хрущева. По молодости, скудости собственной биографии я тогда мало говорил и, как губка, впитывал опыт и знания людей бывалых. Так однажды, весь уйдя в слушание -лицезрение, не сразу заметил, как к моему столику подсел знакомый художник. Его спутник, невысокого роста, по-юношески стремительный, добродушно улыбаясь, обратился ко мне без формальностей: "А, это и есть Савелий Ямщиков! Давно вас ищу, чтобы поговорить о важном для меня деле. Мы с Андроном Кончаловским заканчиваем сценарий об Андрее Рублеве. Даст Бог, запустимся в производство. Хотел бы пригласить вас в консультанты".
Еще свежо было впечатление от "Иванова детства". Тарковский казался личностью не совсем доступной, почти как авторы моих любимых западных фильмов. Отнюдь не из скромности, а всего лишь трезво оценивая свой тогдашний профессиональный уровень, я попробовал отказаться от лестного предложения: разве не лучше позвать маститого доктора наук? "Мне нужен единомышленник, сподвижник, а если появятся трудные проблемы, обратимся к маститым. Уверен, что ваши профессора не откажут в помощи", — аргументы Андрея показались вполне убедительными...
С гордостью могу сказать, что нам удавалось привлекать к созданию картины лучших специалистов по русской истории и культуре той эпохи. Но самые большие трудности у съемочной группы возникали отнюдь не с иконописью, архитектурой или воссозданием костюмов. Проблемами обеспечивали разного уровня наши советские коллегии и редколлегии.
О страстях, разгоравшихся в чиновных кабинетах по поводу "Андрея Рублева", напоминает мне автограф Тарковского на изданном в Париже в 1971 году сценарии фильма. Примерно тогда же мы случайно повстречались на улице. Давно не виделись, обрадовались друг другу. Андрей достал книжку и, словно перечеркивая период отчуждения и наших невстреч, надписал: "Савелию на память о бурных событиях и отвратительных скандалах. С уважением, Андрей Тарковский".
Скандалы, которые сопровождали картину на всем ее пути к зрителю, давно преданы гласности. Постыдные протоколы обсуждений-судилищ опубликованы. Не хочется еще раз называть одиозные фамилии запрещальщиков. Но помнят ли благодарные зрители "Андрея Рублева" о тех, кто фильм спасал? Как это делал мой учитель профессор Николай Петрович Сычев. Незадолго перед тем он вернулся в Москву и науку после четвертьвековых мытарств по ГУЛАГу, не растратив в тюрьмах и лагерях ни высочайшей культуры, ни чистоты и стойкости характера. Николай Петрович своей любовью к искусству древних умел увлечь даже самых равнодушных слушателей.