Крохотная квартирка, в которой учительница приняла решение убить свою дочь, не может сравниться с дворцами и палаццио в "Городе Золотых Унитазов", где живут языческие беспощадные боги, кому приносится кровавая жертва. С платиновыми рогами на костяном желтом черепе, с татуировкой паука на груди, Потанин, вставивший себе никелированные зубы, в каждом из которых горит изумруд. Дерипаска, огромного роста, с алюминиевой головой, с яростными, как прожекторы глазами, что прикрыты красными очками, отчего вокруг его лба пышет негасимое багровое зарево. Могучий, с квадратными плечами, опирающийся при ходьбе на волосатые передние конечности, Абрамович, победивший на недавнем конкурсе красоты, где он выпил до дна золотую пиалу с нефтью. Седой, согбенный, с берестяной торбой за спиной, с деревянным посохом паломника, Чубайс, — поставит торбу, вынет из нее берцовую кость и задумчиво грызет, глядя вдаль на черную, без единого огонька и фонарика Россию.
Все они смотрят сейчас, как лежит на операционном столе усыпленная женщина. Благодарны за жертву, которая она им приносит. По этому случаю они ликвидировали прошлогоднюю задолженность учителям по зарплате, и она выкроила деньги на платный аборт и анестезию.
— Поехали! — с удальством произносит хирург, начиная очередной космический старт, с целью умертвить неродившуюся планету.
И снова изогнутое, как сверкающий бумеранг, зеркало. Жестокие, раздирающие лоно расширители. Кюретки, отточенные, как стамески. Жуткая чмокающая трубка насоса, по которой бежит малиновая жижа. Алый язык крови в металлическом желобе. Хирург старается, тяжело дышит. Вгоняет в нее железо. Вбивает костыль в разъятую матку. Чтобы там, на кровавом пустыре, больше никогда ничего не рождалось. Только груда ржавых гвоздей и обрывок колючей проволоки.
Каково ханжество Президента, запрещающего смертную казнь, когда по всей стране, от Смоленска до Владивостока, неутомимо, без суда и следствия, с библейской яростью царя Ирода, казнят младенцев. Под трехцветным флагом и двуглавым орлом, под музыку михалковского гимна работают гильотины, на которых изрезаются на части полтора миллиона младенцев.
"Якубович, что растет на "Поле чудес"? "Трупик младенца".
Женщину, белую, мертвенную, окаменелую, увозят на катафалке. Она красива и недвижна, словно статуя. Ее поставят на могиле убитой дочери.
Третья женщина — вылитая кустодиевская красавица. Нежно-розовая, светящаяся, с необъятными бедрами, с млечными пышными грудями, на которых набухли лиловые, словно сливы, соски. Лицо круглое, румяное, доброе, с синими теплыми глазами, с пунцовыми губами и милыми смешливыми ямочками. Волосы густые, соломенной копной, перевязаны шелковой ленточкой, спадают тяжелым литым завитком на широкое, округлое плечо. Поставь рядом с ней блюдо с плодами земными, посади на перину с пестрыми подушками, принеси фарфоровый чайник с нарядным золотым петухом, окружи все это дорогой золоченой рамой — и выставляй, как чудесный образ русского искусства незабвенных двадцатых годов.
Однако живот ее непомерно велик. От крупного припухшего пупка до светлого, нежного лобка пролегла смуглая полоса материнского пигмента, какой проступает на теле роженицы на последних месяцах беременности. И само появление ее необычно. Вместе с ней, слегка придерживая каталку, входит человек в белом халате, лысый, остроносый, с зоркими въедливыми глазами под двойными окулярами. Похож на остроклювую внимательную птицу с набухшим зобом. В руке у него хромированный цилиндр с рукоятью, в котором, как бело-розовое облако, отражается обнаженная красавица. Посетитель и хирург обмениваются доверительными взглядами. Произносят несколько им одним понятных речений. Женщина на каталке вздыхает, волооко смотрит на хирурга:
— Больно будет?
— Не почувствуешь, милая. Будешь, как спящая царевна.