Так мы подошли к другому, думается, спорному тезису Ш.Султанова, к религиозному, будто бы отношению Сталина к марксизму. Стоит оговориться, что "религиозность" — понятие достаточно емкое, полисемичное, автор статьи и ее читатели могут увидеть в нем разные грани, разные аспекты. По сути, оспаривая тезис, фактически можно его и подтвердить. Но все же, думается, следует уточнить, что Сталин понимал необходимость новой квазирелигии для масс, сам в то же время, будучи свободен от обожествления книжной теории. Видимо, в этом пункте я близок к Ш.Султанову, коль скоро он пишет о понимании Сталиным необходимости "исторического творчества масс".
Однако в собственном отношении Сталина к теоретической догматике наблюдался столь явный прагматизм, что просто невозможно не усомниться в его имманентной революционности и религиозной преданности марксизму.
После завершения коллективизации, по мере все более неблагоприятного изменения внешнеполитической ситуации, Сталин стал настойчиво педалировать государственно-патриотические мотивы, даже возрождать только что осужденные и запрещенные традиционные формы бытия.
Имею в виду восстановление в 1936 г. новогодней (бывшей рождественской) елки, восстановление в 1935 году казачьих воинских формирований, реабилитацию казачества — примеры можно множить.
Обращение же к "славному прошлому", апогей которого приходится на военные и первые послевоенные годы, уходит корнями именно в середину 30-х.
Где тут бесконечная преданность идее революции? Напротив, развороченное, разбитое и униженное революцией традиционное российское государство, единственная территориальная база правящего режима, который создавался как локомотив мировой революции, было восстановлено Сталиным в правах, не только в правах реальных (тут особенно и заботиться не надо было, так как Россией могла управлять только имперская бюрократия, пусть под другим названием), но в праве на престиж, на народное уважение и почитание.
К той же государственнической линии относится и восстановление Сталиным — до известных пределов — разгромленной и, казалось, обреченной на уничтожение церкви. При этом Сталин оставлял без последствий наскоки на церковь со стороны высокопоставленных ортодоксов. А усилились эти нападки задолго до хрущевского гонения: в начале 1949 года под началом М.Суслова был подготовлен антицерковный документ ЦК ВКП(б), положенный Сталиным в долгий ящик.
При этом Сталин, понимая роль официальной идеологии, не отвергал ее. Он, к тому же, вполне ощущал себя предназначенным к ее толкованию и развитию. Отсюда, скажем, "Экономические проблемы социализма в СССР". Да и кроме того было вполне ясно, что именно безрелигиозная, вернее, равнодушная к конкретным проявлениям конфессиональности идеология, только и могла в новых условиях максимально интегрировать полиэтничную и полукультурную страну. Но в этом — ни на гран "беззаветной преданности" революции, ни капли религиозного отношения к революционной теории.
Если говорить об аналогиях, то, конечно, в таком государственническом прагматизме Сталина перещеголял Мао Цзэдун. Принадлежа к принципиально арелигиозной цивилизации, Мао Цзэдун и атеистическую идеологию трактовал грубо материалистически. "Основной принцип марксизма, — будто бы говаривал Мао, — это, чтобы сюда (показывал пальцем, куда именно) входило, а оттуда (тоже показывал) — выходило".
Но Мао Цзэдуну было легче и по другой причине: авторитет марксизма в Китае был невысок. Сотни миллионов людей просто не знали, кто такой это Ма Кэсы. А те, кто знали, были убеждены, что ничего особенного не мог придумать этот варвар с северо-западного захолустья. Ведь все давно уже придумано в Поднебесной, и заморским чертям с возвышенной переносицей остается лишь смиренно воспринимать от Китая его тысячелетнюю мудрость.
О сугубо прагматическом отношении Сталина к коммунистическим догматам говорит и еще один полузабытый факт. Ведь не Хрущев в 1961 году, а Сталин в 1950-м, явно преждевременно, если судить "по науке", первым стал ориентировать советский народ на близость, реальную достижимость, осязаемость коммунизма. Именно тогда советская пропаганда ввела в оборот выражение "великие стройки коммунизма". Естественно, такая новация была освящена именем Сталина, да и практически никак не могла обойтись без его санкции.
Об отсутствии "коммунистической зашоренности" Сталина, о его готовности использовать любые подходящие ему политические средства говорит история появления Сталинской Конституции 1936 года. Ведь остается фактом, что без мощного сталинского нажима в СССР в середине 30-х годов, даже и формально, не были бы провозглашены общедемократические ценности. Не было бы введено всеобщее равное избирательное право — на смену классовым ограничениям этого права, миллионам "лишенцев", на смену промежуточным собраниям выборщиков с их голосованием посредством простого поднятия рук. Не появился бы — в 1937 году! — закон, пусть формально, но все же трактовавший вопросы голосования по множественным кандидатурам, проведения повторных выборов в том случае, если ни один из кандидатов не наберет требуемого количества голосов. Никаких таких новаций не было в первоначальных планах реформы избирательных законов, которые в самом начале 1935 года подготовила комиссия во главе с А.Енукидзе. Все эти перемены были сформулированы Сталиным, узаконены под его жестким давлением. Какая уж тут религиозная преданность марксизму.