До слуха быстро долетели
Ее прелестные слова,..
Младший лейтенант морщился и молчал. Черноглазый смотрел на него умоляюще и начинал снова: "Я трубку снял…"
— Лучше бы ты ее не снимал, — мрачно перебил Дубицкий (это был, конечно, он, уже признанный в дивизии поэт и секретарь дивизионки, как называли все нашу газету).
— Это почему же? — страшно удивился краснощекий красавец.
— Глядишь, не было б этих твоих стишат, Юра. "Ее прелестные слова!.." Ты еще напиши "жемчужные"! Скверно, друг мой Кузес, скверно и пошло. Девка сидит на коммутаторе, задерганная непрерывными звонками, присоленными матюками до такой степени, что того и гляди сама 'выматерит тебя... А ты — "прелестные"!
Холодок забрался под мою гимнастерку: мне стихи Кузеса ужасно понравились, и больше всего именно — "ее прелестные" слова. Но теперь я не признался бы в этом и самому Богу. Злые слова худенького младшего лейтенанта принуждали верить только им. А он, между тем, продолжал:
— Напиши "служебные", это будет правда, а главное — во сто крат поэтичнее.
Кузесу, однако, нелегко было расстаться с "прелестными", но в конца концов он согласился с ироническим своим собеседником. Прочел сызнова:
Я трубку снял. Сквозь вой метели.
Расслышанные мной едва,
До слуха быстро долетели
Ее служебные слова.
Младший лейтенант надолго умолк. Потом все же сказал:
— Сейчас лучше. Хотя "сквозь вой" — не бронзы звон. Рядом "воз-вой".. Ну да черт с тобой, Юрка! Пушкина из тебя все равно не получится. Чирикаешь, и ладно. Лавра вон еду тащит! — младший лейтенант оживился, проворно извлек из-за голенища ложку и, размахивал ею, как саблей, двинулся навстречу пожилому солдату, несущему в ведерке какую-то еду.
Кузес продолжал сидеть на месте. Тогда я еще не знал — почему. Узнал позже: у Юрки не было ни ложки, ни котелка, и он ждал пожертвований от солдат.
Когда кончился обед, я вышел из своего укрытия. Солдат-наборщик Миша Михайлов проводил меня в землянку редактора гвардии капитана Шуренкова. Тихий, весь светленький, редактор вопреки моим ожиданиям обрадовался, узнав о моем назначении
— Очень хорошю, очень хорошо!
— Ничего хорошего. Я ведь никогда не работал в газете.
— Оч-чень хорошо… Что, что вы сказали? Не работал?
— Ни-ко-гда! — выпалил я с расстановкой.
— Не боги горшки…
— Это я уже слышал, товарищ гвардии капитан. Поймите же, наконец, я никогда, ни единого дня, ни единого часа, не работал в газете.Вы со мной хлебнете горя! Начподив, наверное, не с той ноги встал сегодня. Но вы-то при своем уме! Что я у вас буду делать? Тут люди вон стихи пишут, а я...
Я поставил на карту все, чтобы меня вытурили из редакции к чертовой бабушке, и минутами мне казалось, что цель достигнута, потому что после моего такого горячего и искреннего признания редактор притих, беспокойно замигал белесыми ресницами.
— Так-таки никогда и не работал в газете?
— Ни разу. Никогда! — с величайшей радостью подтвердил я.
— Ну что ж. Очень хорошо. Будем учиться, — спокойно объявил Шуренков и, высунувшись из землянки, позвал:
— Дубицкий! Зайдите ко мне на минутку!
В землянку вошел худенький младший лейтенант.
— Знакомьтесь. Это наш новый сотрудник, мой заместитель,— указал на меня редактор. — А это секретарь газеты, младший лейтенант Андрей Дубицкий. Знакомьтесь...
— А мы с ним уже знакомы. По Сталинграду, — сказал я.
— Ах, да. Помню, помню. Ну что ж. Еще раз познакомьтесь
Познакомились еще раз. Я сделал это охотно. Дубицкий — без всякого воодушевления. Чтобы как-то расположить его к себе, вспомнил его очерк о моей минометной роте.
— Вы тогда почему-то подписались чужой фамилией, — сказал я..
— Почему же под чужой. Это мой псевдоним — Ан. Степной. Я родился и вырос в Казахстане, в степи... Вы что, не знаете, что на свете бывают псевдонимы?
— Честно говоря, да.
— А вы, честно говоря, видели когда-нибудь, как делается газета?
— Нет, не видал.
— Чудесно! Знаете, старший лейтенант, мы с вами далеко пойдем.
— Что касается меня, то дальше передовой я никуда не пойду. А вы — не знаю, — сказал я, чувствуя, что начинаю злиться на Дубицкого. Его высокомерие и откровенная издевка подействовали на меня самым неожиданном образом: я решил, что останусь в газете и докажу этому новоявленному Печорину, что действительно не боги горшки обжигают.
"Постойте же!" — думал я про секретаря, садясь вечером за сочинение моей первой корреспонденции. К утру статья была готова и тут же перекочевала в руки Дубицкого. Мне стало грустно. Готовый ко всему на свете, я все же ошарашен был тем, что услышал от Андрея.