Чем чернее небо, тем ярче звезды. Каштуница и Джинджич, сговорившись, глубокой ночью, когда Белград спал, вызвали НАТОвский вертолет и сдали Милошевича с рук на руки врагам Югославии. Официально — за обещанный американцами 1миллиард 200 миллионов долларов, кажется, в казну Югославии, и 5 миллионов долларов — в карман Джинджича, комиссионные. Не знаю, положил ли Джинджич себе в карман 5 миллионов комиссионных. Но что в казну Югославии за голову Милошевича не поступило ни цента — ручаюсь. Американская классика: подвешивать долларовую морковку перед носом ишака, чтоб бежал, куда дернут. Но вдруг обнаружился "синдром Милошевича": не проходит буквально дня, чтобы Каштуница и Джинджич не оправдывались публично, не твердили, что к продаже Милошевича американцам они не имеют никакого отношения, что они тут ни при чем, что это сделал кто-то другой, но кто — они тоже не знают.
И грянул звездный час Слобо(ДА!)на Милошевича!
Вся эта камарилья так называемого Гаагского трибунала по Югославии на американские деньги начала свое дело с большой помпой: судьи с масонскими манерами облачились в черные балахоны, под средневековых палачей на сельской площади; на головы напялили из серой пакли парики; важно нахохлились в своих креслах, и … Но тут Милошевич сказал "судьям", в моем переводе с сербского, следующее.
— Вы кто такие? Судьи? По какому закону? По какой Конституции? ООН — общественная организация, она не имеет права создавать суды и трибуналы. Она может только дискутировать и высказывать свое мнение. Поэтому я официально заявляю, что вы самозванцы и американские наёмники. Я смотрю на вас: а судьи кто? Вы — никто. Среди вас я вижу только американцев и англичан. Это вы — американцы и англичане — разбомбили мою страну, разрушали Белград, убили 2126 ни в чём не повинных югославов на улицах, в их домах, на их рабочих местах. Убийцы собрались судить жертву! Ничего у вас не получится. Народный суд над вами уже идет, вы есть подсудимые …
Председательствующий, судья англичанин Ричард Мэй, поспешно отключил микрофон, стоявший на столе перед Милошевичем — заткнул рот, решили проблему...
Это было зрелище богов! У Мэя тряслись руки, лица нельзя было увидать, только макушку и уши, казалось, что он готов был забиться под стол. Не от стыда, что самозванец — от неожиданности ситуации. Он был совершенно убежден, что он судья. Кто знает знаменитую картину Кукрыниксов "Последние часы Гитлера в бункере", тот легко представит себе немую сцену так называемого Гаагского трибунала в тот момент. Черные балахоны просто растворились липкой жижей в своих креслах.
Наконец, Мэй обрел дар речи и промямлил: мол, подсудимый Милошевич имеет право на бесплатного адвоката и защиту, и включил микрофон Милошевича. Тот сказал.
— Вы суд незаконный, поэтому никакого адвоката мне не нужно, я сам буду разбираться с вами. Я буду судить вас…
Микрофон был мгновенно отключен. Так начался этот "процесс века", как окрестили его западные СМИ, и здесь я, вкладывая в эти слова свой смысл, полностью согласен с ними.
Каждое заседание трибунала, длящееся порой по 8 часов, транслируется благодаря Боснийскому телевидению впрямую из зала суда на всю Югославию. Иногда председатель суда Мэй объявлял короткие — по 20 минут — перерывы, и тогда Боснийское телевидение по горячим следам начинает обсуждать только что увиденное и услышанное. Приглашаются на эти обсуждения известные юристы, писатели, политологи, журналисты, военные. Тут необходимо сказать, что приблизительно первые две недели прямую трансляцию из зала суда в Гааге вело только телевидение Боснии. Белградское телевидение делало вид, будто Слободана Милошевича оно вообще не знает. Белградское телевидение в это время гоняло сплошняком примитивные агитки: это — за Джинджича, это — за Каштуницу. В дозах лошадиных. Ничего подобного на ТВ даже близко не творилось при коммунисте Милошевиче. ТВ Белграда похоже сегодня на два семейных альбома: в одном — только фотографии Джинджича, в другом — только Каштуницы. С утра и до "белого пятна" на экране ТВ листает и листает эти два альбома: в хронологической последовательности и в разбивку, по кускам и отрывкам их жития и великих дел. Вот Каштуница с военными — Каштуницу поддерживают военные и не поддерживают полицейские. Вот Джинджич с полицейскими — Джинджича поддерживают полицейские и не поддерживают военные. Вот снова Джинджич, теперь в какой-то деревенской хате пьет с хозяином сливовицу — близость к народу. Вот Каштуница за очень длинным столом жует какие-то пресные слова про демократию… Два портрета, две говорящие головы, две ходячие серости — и больше ничего на экране. Тошнит.