Лобановскому — светлая, чистая и восторженная память.
Евгений Нефeдов
ФУГА ЛУГА
Александр Лысков
20 мая 2002 0
21(444)
Date: 21-05-2002
Author: Александр Лысков
ФУГА ЛУГА
ПРАЗДНИК НА ОБОЧИНЕ
Весна распахнула свои ворота под виадуками Кольцевой. Зажгла неугасаемый зеленый. По Рязанско-Питерской в белых вишневых облаках, в брызгах черемухи — не на дачу, не на пикник — на землю. Топтать луга, крапленные одуванчиком. Все равно куда, только бы на волю.
Лишь встали за окном леса — быстрее с асфальта нырк в поворот. Узкая бетонка виляет. Шабаново, Шумово, Шапкино. Все на "шэ". Как шелест молодой листвы. И по тормозам, тоже с шипением: впереди на дороге пробка с полкилометра.
Съезжаю на луговую дорогу. Оставляю машину в тени лесополосы и — по мураве.
Захожу в деревню с тыла под "Марш славянки" из динамиков.
Шоссе местного значения является здесь одновременно и главной улицей. Потому — кордон из гаишников. По главной улице старики со старухами идут приодетые. Впереди шестеро смущенных "стариков" с автоматами для салюта из ближайшего стройбата — отрываются в авангарде.
На обочинах школьники машут красными флажками, с удовольствием орут "ура".
Бабки кланяются : спасибо, ребятки! На десять бабок один дед. В такой пропорции доживают победители. Немецкая статистика точна. Где бы мне не приходилось бывать "на земле", в каждой волости — двести погибших. Плюс-минус десять. Вот и здесь, в Шапкино, в березовом мемориале десять щитов, и на каждом по двадцать фамилий.
Смотрю на ветеранов. Как и в первые послевоенные годы (до смерти Сталина точно), на них ни орденов, ни медалей. Но если тогда награды не цеплялись из благородной скромности и жажды гражданской жизни, то теперь в основном из-за их отсутствия. По всему видать, призыв сорок четвертого-сорок пятого. Пирует и трудармия. Остальные — на поминальных щитах и на местном кладбище.
Уже никто не ходит в пиджаке внакид, на одно плечо — вызова того победительного ни у кого в глазах уже нет. Застегнутые на все пуговицы ходят, с тросточками, под руку. Вместо гармони — баян в руках специалиста со средним музыкальным образованием, штатного работника ДК.
Столы в три линии перед ДК на мощеной площадке. Полевая кухня из соседней воинской части. Гречка распаренная на бумажных тарелках. В пластмассовых стаканчиках — водка.
Пляска короткая, одышливая. "А любовь Катюша сбережет!" Для кого? Тоска неизбывная в бабьих морщинистых лицах, деформированных вековым безлюбием.
Военных увечий не видать. Все на своих двоих.
Но вот наконец из двери с табличкой "Выдача денег ветеранам" ( по сотне дают) понемногу выдвигается маленький плешивый старик с живыми глазами и на настоящей послевоенной деревяшке— до колена — стучит по бетону. Пары у него нет. У меня есть повод приблизиться, помочь усесться на лавку за стол и примоститься рядом, зацепившись разговором.
Водка бодрит ветерана. Скоро я узнаю, что на плацдарме у реки во время артобстрела лучше всего в воду забрести по горло— самая безопасная позиция для пехотинца. Проверено Николаем Васильевичем в сорок третьем на Волге.
И в самом деле, он оказывается тут последний и единственный боевой ветеран. Остальные, как он их называет, "молодежь".
Живет он у дочки. Получает три с половиной тысячи пенсии. Выгодно нынче со стариками возиться. Не жалуется на притеснения.
Просит мальчишку принести еще одну порцию каши. И коли не положены повторные сто граммов, достает из кармана собственную чекушку. Дом у него — через дорогу — неустойчивость не страшна, дотянет.
С другой стороны праздничный стол облепили мальчишки, наворачивают кашу, рассуждают допризывники, что в прошлом году в каше больше мяса было.
Гаишники уже давно открыли движение по шоссе. Машины несутся в десяти метрах от нашего стола. Некоторые поздравительно сигналят.
Через некоторое время является дочка Николая Васильевича, уводит домой захмелевшего инвалида под песни о главном какой-то бодряческой радиостанции.
Потом вечером, в час отъезда, когда холодное стеклянное небо мая будет отражать блеклый, розовый закат, когда шоссе утихнет, а лягушки в старинном барском пруду неистово растрещатся, гармонь все-таки пробьется через толщу времен, откуда-то из-за реки.
ПОМЕЩИК
Как оказалось, Шапкино — старинная боярская вотчина, а затем— помещичья усадьба. Барский дом до сих пор возвышается над прудом, что не удивительно : крепко строили, в советские времена "эксплуатировался" на полную. Таких домов в Подмосковье не счесть. Но редко где живут в них и теперь помещики, потомки дворянской фамилии. Здесь, в Шапкино, потомки голубой крови заступили в свои права.