Пока отвозили тачки с убитыми и их пожитками, немцы, ругаясь, обходили наш строй, с презрением вглядываясь в лица стоявших. Потом дали команду сжечь барак. Это пламя, гигантский костер я не могу забыть. Помню всю жизнь. Стоит мне увидеть где-нибудь горящий дом или высокое пламя, как я слышу немецкую брань, голоса ругающихся матом полицаев, их крики: “Всех вас надо сжечь, людоеды!”
Среди полицаев были русские, грузины, азербайджанцы. Они, как все смертные, заболевали. Дизентирия, туберкулез, язва. Около сотни больных полицаев отправили к нам в "Кранкенлазарет". Форму и паек им оставили прежние, но ни лекарств, ни постелей, ни воды для умывания у них не было, как и у пленных.
Тут их начал косить сыпной тиф. Умерших полицаев вывозили во рвы на тачках раздетыми, без имен, вместе со всеми непривилегированными пленными. Оставшуюся обувь и одежду немцы раздавали новым полицаям.
Однажды меня повели друзья на второй этаж, где лежали полицаи-азербайджанцы. Обещали показать цирк.
Мы остановились в дверях и увидели у азербайджанцев… торговые ряды! Вдоль стен и окон от двери и до поперечной стены были установлены сплошные деревянные нары. Между этими двумя рядами был общий проход. На каждом секторе нар сидели больные полицаи. Сидели, поджав под себя ноги, по-восточному скрестив. Перед каждым лежал "товар". Одно яйцо, кусочек сахара, пара сигарет, кусочки сахара, щепотка чая, обмылок, коробок спичек, бинты, катушка черных ниток. Все было аккуратно разложено на платках или тряпочках. По проходу, разглядывая товар, ходили пленные. Продавцы покрикивали: "Ходи! Смотри, какой яйцо! Золотой яйцо!". Или "Кушай сахар! Германский сахар, сладкий, как виноград! Не умирай, подожди! Куры последний сигарет!"
За товар просили марки, доллары, золото. Безумцы! Немцы давно обчистили нас всех, поотбирали даже обручальные кольца. О чем думали больные полицаи? За ем было золото или деньги? Разве это все могло их теперь спасти? Болезнь косила их наравне со всеми пленными. Никто из них не возвращался в казармы, попадал в тот же ров, что и мы. Базар был страшным. Торговали смертники. На краю могилы.
С холодами пришел в житомирский лагерь еще один эшелон. Всех из вагонов повели сразу же в основной лагерь. Раненых почти не было. Зато в "Кранкенлазарет" привели с поезда двадцать две пленных медсестры. Пленные сколотили для них досчатые длинные, сплошные нары. Принесли шесть ведер параш с крышками.
Как скоро выяснилось, сестры попали в плен под Сталинградом, было им по девятнадцать-двадцать лет. Русские, украинки, молдаванки, башкирки, одна татарка. О трудностях, о боях и лагерях они не рассказывали. Но и без рассказов было понятно, что война поставила на них свое жуткое клеймо. Их провезли уже по нескольким лагерям. Они знали, что их везут в Германию. Дело было во времени. Девчонки выглядели здоровыми, даже сытыми. Вели себя развязно, громко матерясь. Они прогуливались по двору и знакомились с ходячими больными и медперсоналом. Было странно слышать их громкие голоса и смех на этом обычно тихом дворе.
Ночью нас с Раей охватил ужас. Всю ночь в темноте девушки принимали гостей. Мы с Раей не могли уснуть до утра от стыда и от отвращения. Наутро, выходя на поверку, мы увидели под нарами у новеньких по три-четыре чужих котелка с баландой. Я тогда еще не понимала до конца, хотя и видела расправу у того страшного барака, как ломаются, перерождаются люди от голода, от отчаяния, от страха…
Девчонки, ничуть не смущаясь, весь день прихлебывали баланду в котелках из-под нар. Болтали, смеялись и даже пели, весело обсуждали ночные события в деталях и самих гостей. А потом уходили возвращать котелки.
Мужики — идиоты, думала я. Лишают себя последней пищи, умирают ради "этого" раньше времени. И при этом не находят в себе сил на восстание или побег. А вы бы видели, как женщины выглядели! Без волос, с распухшими губами, кровоточащими от цинги деснами, из-за чего в уголках скапливалась кровь. Из-за гайморита рот не закрывался, носом дышать не могли. Платья болтались, как на вешалке. Лысые головы на тонкой шее кажутся непомерно большими. Синяки под глазами до самых щек.
Я стала ненавидеть нашу комнату. С отвращением ложилась спать и просыпалась. Однако деваться было некуда, и пришлось научиться спать при посетителях. Потом я узнала, что эти девчонки не всегда были такими. На фронте вытаскивали в день по десять-пятнадцать раненых с передовой. Под пулями и бомбами. Уставали до обмороков, у многих грыжа выступила. А сколько таких, как они, погибли под обстрелами. Их тоже сломали плен, отчаяние и страх.