В "Борисе Годунове" Волков унюхал "сочувствие Пушкина к Самозванцу". Да что там! Поэт "просто любуется" ставленником Польши и даже поручает ему "выразить некоторые из своих заветных мыслей". А вообще-то, уверяет прозорливец, в Советское время над Пушкиным просто глумились. Из столетия со дня его смерти "устроили настоящую вакханалию"! И то сказать, бесчисленные издания огромными тиражами, в том числе, знаменитое 18-томное академическое собрание сочинений, спектакли и фильмы, научные конференции, концерны, передачи по радио - разве это не вакханалия! И не зря же Дмитрий Журавлёв читал по радио именно "Вакхическую песню":
Подымем стаканы, содвинем их разом.
Да здравствуют музы!
Да здравствует разум!..
Как видим, у Волкова есть все основания отнести на свой счёт и такие строки Пушкина:
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
Соломон принял, но при этом не обошел своим волчьим вниманием и некоторых других наших классиков. Так, о Достоевском пишет, что тот ради денег мог запросто укокошить человека. Забегая вперед, замечу, что такую жуткую способность обнаружил он и у Шостаковича, которого, говорит, "обуревала идея убийства ради денег". Обуревала Какой ужас! А ведь казался скромным, порядочным, порой даже не от мира сего человеком. Да на чем же основано такое убеждение? У Достоевского хоть некоторые персонажи были убийцами: Раскольников, Смердяков А тут? Да как же, говорит, однажды в молодости, оказавшись в долгах как в шелках, Шостакович признался в письме к другу: "Хорошо было бы, если бы все мои кредиторы вдруг умерли. Да надежды на это маловато. Живуч народ". Да, "заимодавцев жадных рой" ужасно живуч, это заметил ещё Пушкин. Следовательно, как полагает Волков, не надо было ждать милостей от природы, и Шостакович готов был действоватьПочище Достоевского был злодей. И уже, поди, наточил нож, но тут вдруг словно с неба свалилась Сталинская премия первой степени - 100 тысяч рублей! Только это и остановило Джека-потрошителя.
Однако главная жертва Волкова - не классика, а советская литература и музыка. Через нее он хочет показать всю мерзость советской жизни, в частности, как беспощадны были негодяйская власть и лично Сталин. Например, говорит, в двадцатые годы стихи Пастернака были запрещены. Но вот же хотя бы такой неполный списочек: "Сестра моя - жизнь"(1922), "Темы и вариации"(1926), "Избранное"(1926), "Девятьсот пятый год" (1927), "Поверх барьеров"(1929) Плюет он на это через океан.
А ещё уверяет, что в 1931 году, читая в журнале повесть Андрея Платонова "Впрок", Сталин сделал на полях резкую надпись. И все - Платонова тут же "выбросили из литературной жизни". Да как же, каким образом "выброшенный из литературы" писатель именно тогда печатает одно за другим свои произведения: "Такыр"(1934), "Третий сын"(1935), "Фро"(1936), "Река Потудань"(1937), "На заре туманной юности"(1938), "Родина электричества"(1939) А сколько в ту же как раз пору Платонов написал статей! О Горьком, Николае Островском, Юрии Крымове, о Чапеке, Олдингтоне, Хемингуэе А пьесы для Центрального детского театра!
На его статью "Пушкин и Горький" в 1937 году обрушился известный тогда критик Абрам Гурвич. Платонов ответил ему в "Литературке" не под каким-нибудь трусливым псевдонимом и совсем не как человек, выброшенный из литературы: "Критический почерк Гурвича крайне вульгарен и пошл" и т.д. в том же мужественном духе.
А то взбредёт Волкову в голову рассказать байку, как Сталин вызвал однажды сразу трех знаменитых поэтов - Маяковского, Есенина, Пастернака - и повелел им срочно заняться переводом грузинских поэтов. Понять тут Соломона можно. Он слышал, что Сталин по рождению грузин, значит, как Соломон своим, так и он своим должен во всём содействовать. Но все встречи Сталина с писателями, все его письма, телефонные звонки им хорошо известны. Так вот, Маяковского он мог видеть один раз в Большом театре на торжественном заседании, посвященном Десятилетию Октябрьской революции, где в концерте поэт читал поэму "Хорошо!". Пастернаку Сталин однажды звонил в связи с арестом Мандельштама, но тот так жалко при этом вел себя, что Сталин бросил трубку. У Есенина ни квартиры, ни телефона не было, а только жены, числом четыре. У Есенина о Сталине - ни слова, у Маяковского он упомянут дважды, у Пастернака - возвышенные стихи и проникнутые благоговением письма ему