Удивительно то амикошонство, то панибратство, с каким журналисты пишут о России, о людях заметных и деятельных; нахально подстригая их под себя, а то и вовсе изваживая в грязи. Каждое слово с подковыркою, намеком, де и у тебя, дорогой, не все "вась-вась" и рыло в пушку, с похвальбой по-хлестаковски, ведя расчет на то, что люди слабодушны, всяк хочет успеха, известности; я вот о тебе соблаговолю черкануть пару строк, сделаю милость, снизойду, но из простого интересу и любопытства (потому что мне так хочется), возьму и капну яду из черниленки, и ты, друг ситный, стерпишь пакость, ибо славы тебе хочется куда пуще стыда и позора. Проглотишь, миленький, а при встрече и руку пожмешь, и поклонишься, по-собачьи заглядывая в глаза, да еще и хвалиться станешь, де о тебе так издевательски написали, "прославили на весь мир".
Такие нравы не минули и литертуры; что было прежде бесчестием, ныне стало в порядке вещей. Даже среди близких мне людей вдруг укоренилось мнение, что чем грязнее обольют помоями, вывалят в смоле и перьях, тем лучше для самого писателя; де, это реклама, прочитав мнение шелкопера, твою книгу тут же схватят, а значит, тираж разойдется и тебе станет прямой прибыток. А грязь-де к чистому человеку не прильнет, хоть горшком назови, только в печку не ставь.
А если ты консерватор? Если тебе куда милее привычные вкусы предков, их обычаи, их нравы? И если от них никуда не деться? И не просто бы никуда не деться, но вкусам этим и привычкам страшно изменять, да и нет нужды, не хочется к кому-то пристраиваться даже и во вред себе, перелицовывать себя; ведь сказано, что дьяволу стоит лишь ноготок твой ухватить.
Помнится, девушке, потерявшей честь на стороне, пачкали смолою ворота, и сколько горя тогда было родителям, сколько позора, сколько обиды выпадало; хотя, казалось бы, по-нынешнему, да разотри и забудь; подумаешь, днем раньше потеряла твоя девка невинность, все равно распечатают. Ну да честь-то куда деть, а? А имя, которым всегда стоило дорожить, ибо если Господь и знает тебя и надзирает за тобою, различив в мировых барханах песка и тебя-пылинку, то лишь по имени твоему, в котором расписано все твое прошлое и будущее…
Ну что за жанр я выбрал? Вроде бы беседа, но пошли сплошные вольности. А вон у иных ныне пишущих вообще неизвестно, что за направление мыслей? Хлопанье крыльями, кукареканье, плутовство, слововерченье: так принято теперь писать, так велел писать " бомонд герметиков", наблюдающий свободу, собирающийся в закрытом клубе за кружкой пока закрытого для масс особого пива "три шестерки". Мода-с, господа, в каждой бульварной газетенке так пишут-с. Любимый стиль герметиков, другого они не понимают, трудно читать.
А мы назло, неведомо кому, пишем по старинке для тех, кто думает по-русски, ведет себя по-русски. И пьем простецкое пиво "Жигулевское", пьем и поминаем в песне про Стеньку. И хотелось бы крутого пивца, медового, например, да не хватает грошей; нужда заела….
И действительно, нужда любому человеку выю склонит, заставит под ногами искать золотинку. А еще семья подпирает, воспоминания гнетут, все мыслится, что ровная жизнь скоро вернется, а она хвост показала, — и адью. Писателю нынче край, с него последнюю шкуру снимают, хоть зубы на полку, ибо закрытый "союз герметиков" лелеет и холит лишь своих, хоть и бесталанных, но зато нахальных, бестрепетных и бесхребетных, кто при случае быстро вскинет над головой плакатик "Раздавить гадину", чтобы толкнуть президента на новый героический поступок. Такой плакатик — это печать благонамеренного, ярлык на "дворянство", т. е. быть при Дворе. У них везде над столом, где висел прежде портрет Пушкина, теперь Приставкин. Отпраздновав юбилей, сбросили поэта с корабля современности: перегрузка, слишком велик, кренит набок, можно потонуть с этим "антисемитом".