В.Б. Вы признаете, что будь у вас институт или центр, в науке добились бы большего. Значит, увы, как и большинства русских талантливых людей, у вас не хватило дара самоорганизации. Не было карьерной административной хватки, умения подчинять себе людей. Вы — талантливый одиночка. Что же вас удерживало на плаву? Какие человеческие качества помогали выжить? Дружба? Любовь? Верность?
А.З. Ни то, ни другое, ни третье. К административной карьере я не гожусь и никогда не годился. Все у меня шло само собой. Фронтовик, деревенский парень, окончил университет с отличием. Я был беспартийный. Над марксизмом посмеивался еще в сталинские годы, меня выбросили в логику, как в далекую от идеологии науку. Но сами же вызвали в партбюро и спрашивают: пойдешь в аспирантуру? Я согласился. Кончил аспирантуру, написал диссертацию, о которой говорили тогда: мол, Зиновьев обращается с Марксом, как с подопытным кроликом. Я логически обработал алгоритм, с помощью которого сочинялся "Капитал", и с этим алгоритмом можно было писать его бесконечное продолжение. Мог любого идиота научить писать марксистские тексты. На чем и подрабатывал тогда. Рассчитывать с такими откровенными взглядами на успехи в советской философии было нельзя. И опять же вдруг вызывают после защиты диссертации в Институт философии. Предлагают интересную работу. Хорошо, пойду. Потом работаю в институте. Пишу все то, что думаю, печатают мои научные статьи в основном на Западе. Вызывают в дирекцию, говорят, что принято решение расширять состав докторских кадров. Предлагают писать докторскую диссертацию. Опять соглашаюсь. И так всю жизнь. И в эмиграции так же все делалось само собой. Я ничего не организовывал. Выбрал направление и плыл по нему.
В.Б. Как вы относитесь к удаче? Думаю, она вам сопутствовала всю жизнь. Сами говорите: могли бы расстрелять на Лубянке, могли бы убить на войне, могли бы выкинуть из института, не дать защититься, отправить не на Запад за публикацию "Зияющих высот", а в мордовские лагеря. На Западе могла бы вас уничтожить эмиграция. Могли бы подхватить болезнь, спиться в конце концов. Вам же удача дает и книги, и известность, и любимую жену, и уже на старость прекрасную младшую дочку, делающую музыкальные успехи. Будто вас ведет по жизни какая-то незримая путеводная звезда…
А.З. Не только удача. Тут сработала и моя жизненная система, которую мои ученики в шутку называли "зиновьюгой". Среди принципов "зиновьюги", которым я следовал всю жизнь, было: не делать никогда никакой карьеры. Не вылезать на вид. Я ведь и историю с "Зияющими высотами" не стал раздувать в мировой печати подобно Солженицыну. Старался уйти от политических кампаний. Я в моей жизни никогда и никому не перешел дорогу. Всегда уступал. Никому не мешал. Я и сейчас такого принципа придерживаюсь. Стоило мне с кем-то вступить в борьбу за должность — сожрали бы мгновенно и тут, и на Западе. Еще один из принципов "зиновьюги" — я никогда ничего не скрывал. Взглядов своих не скрывал. Решили назначить меня заведующим кафедрой, вызвали в ЦК КПСС, чтобы утвердить. Там говорит мне чиновник: вы нам подходите, ученый с мировым именем, вас предлагают заведующим кафедрой, думаем одобрить. Но, понимаете, Александр Александрович, ходят слухи, что вы недооцениваете диалектическую логику. Я сказал: это клевета. — Ну, мы так и думали. Что клевета. — Это клевета, потому что, если человек недооценивает, значит, он как-то ценит, а я ее просто презираю… — Ну вы об этом хоть вслух студентам своим не говорите. И утвердили. Или еще была такая история у нас. Группа самых прогрессивных философов, их и сейчас прославляют как борцов за свободу, отчаянных либералов и так далее, (не буду перечислять, и так все знают) выпустила сборник, где покритиковала немножечко какие-то ошибки Энгельса. Их разбомбили. Когда их бомбили, они жаловались: мы — истинные марксисты, а вы нас громите, а смотрите на Зиновьева. Он — явный немарксист, вы его не трогаете. Он только анекдоты про марксизм сочиняет. Им сказали: так Зиновьев это и не скрывает, он и не претендует на то, чтобы быть марксистом, а вы-то марксизм исправляете. Моя прямота и откровенность действовали на людей. Я не юлил, не лицемерил. Со мной было проще. Потом еще один из принципов моей "зиновьюги": никогда ни перед кем не унижаться, хранить личное достоинство при всех обстоятельствах. Высшей судьей всегда являюсь для себя я сам.