В сентябре 2016 года жители Ульяновска переизбрали на второй срок губернатора Морозова, того самого, который запретил три или четыре года тому назад в своей области использовать для диктанта текст из произведения русскоязычной писательницы Дины Рубиной, живущей в Израиле. Как возмутились тогда "жюльнаристы" из "Новой газеты", из "Эха Москвы": "Вы за это поплатитесь!" — взывал один из них (кажется, Ганапольский), обращаясь к Морозову.
А всё дело заключалось в том, что Дина Рубина в своих творениях часто балуется "матерком"… Рубина получила три премии "Большая книга", во многих интервью признавала себя еврейским писателем, но зачем нам, обладателям прозы Распутина, Астафьева, Белова, Личутина, Лихоносова, выбирать тексты для тотального диктанта из романов вульгарной еврейской матерщинницы?
Об убийце Пушкина Лермонтов писал: "Смеясь, он дерзко презирал земли чужой язык и нравы". "Нравы" — это обычаи, это вера, это традиции, это совесть. И всё это выражается в языке. Вот почему русский язык — одна из самых необходимых скреп русского мира.
Я помню наши диктанты и наши изложения (была такая форма учёбы: учитель читал текст, а ученики, каждый по-своему, излагали его на бумаге). Тексты диктантов и страницы изложений обязательно брались из нашей великой классики — из "Капитанской дочки", из "Тараса Бульбы", из "Записок охотника", из "Обломова". Это одновременно было изучением и русского языка, и русской литературы, и русской истории, и русского православия, и вообще русской жизни.
Послевоенное радио добавляло к этим знаниям русские народные песни ("Степь, да степь кругом", "Раскинулось море широко", "Коробейники", "Есть на Волге утёс"), добавляло русскую музыкальную классику — арии из опер ("Князь Игорь", "Евгений Онегин", "Садко"). А сколько мировой классики вливалось в наши души из чёрных репродукторов! Верди, Бизе, Бетховен, Гуно, Штраус. Какой там железный занавес!
Всё великое, талантливое, доброе, человечное — входило в наш русский мир. Ворота были открыты. Неаполитанские песни, украинские песни, французские песни, южноамериканские песни — всё было нашим общим достоянием. Да, русская элита XIX века увлекалась французским языком, но Пушкин одновременно учился русскому языку у народа, у Арины Родионовны, у дворовых крестьян — иначе он не написал бы: "Что за прелесть наши песни и сказки!" Элита была, конечно, "офранцужена". Пушкин это понимал, когда писал о своей любимой героине Татьяне: "Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала, и выражалася с трудом на языке своём родном". Но! "Татьяна, русская душою, сама не зная почему, с её холодною красою любила русскую зиму". Душа важнее языка. Татьяна, в сущности, родная сестра Наташи Ростовой, русскость которой Толстой гениально выразил в её пляске под дядюшкину гитару. Пушкин шутил, любя: "без грамматической ошибки я русской речи не люблю". Но это другое дело!
Литературный язык в пушкинское время ещё не устоялся. К тому же гениям позволено гораздо больше, нежели русскоязычным наглым ремесленникам: "Не ругайтесь! Такое дело! Не торговец я на слова". "Словно кто-то к родине отвык" (выделено мной, — С.К.). Так писал Есенин — хозяин русского языка, имеющий право говорить с ним на ты. А кто такая Рубина? Мелкая полуграмотная пакостница.
***
Сегодня в России есть "столыпинское общество", и памятник ему поставлен, есть культ Столыпина, есть историки, убеждённые в том, что если бы Столыпин не был убит еврейским киллером, то он завершил бы свои реформы, и никаких революций в 1917 году не было бы…
А у меня перед глазами картина художника той эпохи, забытого передвижника Сергея Иванова: хмурое небо, степная дорога, на дороге стоит телега, возле неё на земле лежит умерший мужик, на его груди икона, а вокруг него безутешная жена и малые дети. Название картины — "Смерть переселенца"…
Крестьяне центральной России не хотели переселяться в Сибирь, куда Макар телят не гонял. Они чувствовали, что, приехав в Сибирь за даровой землёй в одиночку, став хуторянином или фермером, — в одиночестве, в бездорожье не выживешь. Им нужна была земля в центральной России, но без выкупа. Крестьяне моей родной Калужской губернии рассуждали так: "Спокон веков у нас заведён обычай, что на новое место идёт старший брат, а младший остаётся на корню. Так пускай в Сибирь или на Алтай поедут наши старшие братья, господа помещики, дворяне и богатейшие земледельцы, а мы, младшие, хотим остаться на корню, здесь в России". (Текст писем взят из книги А.Бушкова "Красный монарх", стр. 74-75).