Мифологическое время
Мифологическое время циклично, оно не знает линии, не имеет начала и конца. Это замкнутый круг, золотой скифское кольцо - и покуда оно не распаяно, жизнь будет длиться вечно.
Но кочевник степи даже не был прикреплен к земле, его временной цикл не связывался с пахотой, посевом и жатвой, а определялся жизнью и смертью. Степной кочевник не оставил домов и городов, он носил свой дом в себе, врастая в седло, слившись с животным в единое целое. Потому в скифо-сарматском зверином стиле, человеческого ровно столько же, сколько и животного, и пугает в нем не звериный оскал, а именно единство зверя и человека - животное в человеке и человеческое в животном.
Степной кочевник не оставил письменности и лишь в далеких отголосках передал свой язык потомкам. Но его "гробницы, мумии и кости" не молчат, а вопиют. Археологи раскапывают погребальные курганы с таким же страхом, с каким когда-то вскрывали могилу Тамерлана. И видят они в чреве кургана скелет, усыпанный золотыми монетами, оставшимися от истлевших одежд. И видят они гнев в пустых глазницах, и видят костяную руку, сжимающую меч. И кажется, что грозное оружие, своей древностью более страшное, чем автомат и граната, направлено на потомков, так дерзко потревоживших мифологический сон предка.
Так сталкиваются мифологическое и историческое время, порождая детонацию имперских сил.
Историческое время
Историческое время переменчиво. Оно не имеет постоянной скорости движения: то замедляется, то набирает ход, являет периоды то смутного, то золотого времени. Историческое время меняет календари и летоисчисления, превращает былые праздники в будни и раскрашивает в красный цвет новые даты.
Но степь для исторического времени стала мистическим хронотопом - пересечением времени и места действия. Со степью связана и русская смута, и русское чудо: здесь империя оказывалась на краю бездны и сияла многогранным кристаллом. В степи, как в русском сердце, не раз боролись Бог и дьявол. В степи одни души просветлялись созиданием, а другие - искушались разрушением. Неслучайно в России кто-то умирает от нехватки пространства, а кто-то - от его избытка, потому степная ширь всегда колыхала империю.
Так, неуемную бунташную силу Емельяна Пугачева уловили два русских гения, прозрели в ней демоническую мощь разрушения. И осталось нам пушкинское: "Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный" и есенинское: "Там в ковыльных просторах ревет гроза, от которой дрожит вся империя".
Так, в хивинском и кокандском походах оренбургский губернатор граф Перовский явил и силу русского смирения, и силу русского усмирения, скрепил оружие и науку единой целью процветания империи.
Так, грандиозный имперский проект освоения степной целины стал великой консолидацией имперских мощностей, проявлением философии общего дела.
В своем историческом времени русская степь обуздала энергии русского духа, всеми силами отделяя ее мирные атомы от враждебных, созидая из дикого поля еще один имперский дом, где всем народам хватало места, где у каждого была своя задача, единая дорога, ведущая к "городу Всеобщего Благоденствия".
***
Но вот наступило безвременье. Степь оказалась заброшена и обездолена. Она, за многие века так привыкшая к русским рукам, теперь похожа на одомашненного зверя, вновь оказавшегося в неволе. Степь зовет на помощь биолога и географа, археолога и этнографа, человека труда и мысли. Степь показывает свои раны, умоляет мессианский народ вновь объединится в имперском порыве, активизировать свой ген созидания, не подвергшийся никаким адским мутациям.
Древнее степное море, питающее полынные травы, скифы и сарматы, спящие в своих курганах, солдаты, погинувшие в хивинском походе, заряжают своей археологической, мифологической и исторической энергией новый аккумулятор Империи.
Битва за историю
Владимир Карпец
5 декабря 2013 0
Политика Экономика
На Украине "отмечают" 80-ю годовщину голодомора, совпавшую с объявлением "безсрочного евромайдана". Антироссийская направленность всего этого очевидна. Однако подлинная природа самого голодомора до сих пор остается загадкой.
Напомним то, о чем почти не помнят и почти не говорят. В 1982 году в журнале "Волга" была опубликована статья известного критика и публициста Михаила Петровича Лобанова "Освобождение", подробно разбиравшего недавно тогда опубликованный роман Михаила Алексеева "Драчуны", в котором прежний маститый автор так называемой "секретарской литературы" впервые за десятки лет открыто заговорил - разумеется, намеками и обиняками - о массовой голодной смерти крестьян Поволжья. Михаил Лобанов пошел дальше. Он прямо писал о коллективизации в целом как о целенаправленном уничтожении русского крестьянства, о искусственном характере голода 1932-33 г. Алексееву "сошло с рук", а к Лобанову были применены все средства "товарищеского воздействия", которые были тогда в арсенале ЦК. Разве что не дошло до исключения из Союза писателей. Интересно при этом, что Лобанов проводил параллели между поэзией Маяковского и коллективизацией Всё для всех было очевидно.