В этом диалоге Ю. Хабермас выступает за «постсекулярное общество», то есть общество, которое подразумевает взаимодействие и «взаимообучение» секулярной и религиозной сфер. Фактически же речь идет о реабилитации верующих в современном мире путем признания их равноправия в демократическом диалоге со светскими позициями и благодаря «переводу» основных религиозных понятий на общедоступный язык. Удачным «переводом» такого рода Хабермас считает идею «человеческого достоинства», которая в христианстве присутствует как идея богоподобия. А Йозеф Ратцингер вторит ему: «я во многом, - говорит он, - согласен с тем, что было сказано Юргеном Хабермасом о постсекулярном обществе, о готовности учиться и взаимном самоограничении» [5] . Взаимное ограничение касается двух сфер – разума и веры, светского мира и церковного. Наряду с христианством Ратцингер объявляет рациональную секулярную культуру великой культурой Запада и выступает за их «коррелятивность» в современном мире. Церковная точка зрения необходима для предотвращения патологии разума – расширения арсенала ядерного оружия, применения клонирования и т.п. А разум необходим религии во избежание патологий веры – фанатизма, приближенного к терроризму. Другими словами, и Хабермас, и Ратцингер придерживаются толерантности как основного принципа для человечества, подчеркивая, что не только единственность истины невозможна, но и всякая частная истина нуждается в другой частной истине.
Архиепископ Бруно Форте, приближенный Папе Римскому Франциску (специальный секретарь Синода епископов), концептуализируя понятие Бога как Иного, Другого, приходит к мысли о том, что в свете этого необходимо признавать всякую инаковость. Земная инаковость есть символ трансцендентной инаковости, и «принятие одного означает принятие Другого». Начиная говорить о культурных, национальных и религиозных различиях, он переходит к приветствию «любой инаковости», призывая «открыться навстречу ценностям любой инаковости, с которой мы сталкиваемся и как отдельные индивиды, и как сообщества – понимая ее не как соперника, но как обещание и дар». Вторя Иоанну Павлу II [6] , он призывает «уважать другого человека во всем его отличии» [7] . Сейчас Бруно Форте занимается вопросами либерализации отношения Церкви к гомосексуализму, проповедуя, как это иногда называют, «экуменическое отношение к стилю жизни». То есть признавая и вне официального подхода католической Церкви зерна истины и позитивные моменты. В случае с гомосексуализмом, например, тот факт, что нетрадиционные партнеры все же любят друг друга, а значит не все в их связи является грехом [8] . Но признание любой инаковости и осторожные подступы к ней есть не что иное как принцип толерантности.
Стоит только отметить, что «толерантность» вместе с тем и прежде всего есть физиологическое понятие, означающее неспособность организма противостоять антигенам. Не проливает ли свет такое понимание термина на подлинную суть проблемы человека сегодня? Принцип свободы слова сейчас, кажется, исходит из того крайнего утверждения, что, «нет ничего настолько святого, чего нельзя было бы оскорблять» [9] ,как однажды выразился скандально известный представитель современного искусства Ларс Вилкс. Это высказывание отнюдь не является эксцентрикой. Оно отражает логику дискурса толерантности и реальность, выстраивающуюся согласно этой логике. Появившиеся в сентябре 2015 года карикатуры на утонувшего ребенка беженцев из Сирии и организованная в мае 2016 года выставка«Музей мучеников», посвященная террористам, подтверждает неизбежную ее жизненность. Восклицания о том, что «это уже слишком», не выдерживают никакой критики. «Слишком» может быть только по отношению к чему-то, по отношению к фундаментальному табу. Вне табу у позволенного нет степеней. Но не обернется ли эта позиция против «святости» самой свободы слова?