«Злыдота »: спуститься в шахту
«Злыдота »: спуститься в шахту
Владимир Карпец
об уникальном проекте Олега Фомина-Шахова
Так получилось, что мне, достаточно чуждому рок-стихии, довелось принять участие в становлении и судьбе группы "Злыдота". С Олегом Фоминым мы познакомились в середине девяностых. Я вернулся тогда из Питера после неудачного "романа с кинематографом" и возвратился к "нормальному христианскому существованию". Однако его основы уже были выбиты из-под ног, к тому же и рынок, и демократия были ещё отвратительнее, чем "жизнь под КПСС". Шли реформы Гайдара. Деньги были или очень большие, или никаких. На "приличную работу" я тогда не устроился, да и не очень хотел, и несколько лет занимался сбором грибов во Владимирской области, что давало средства если не большие, то хоть какие-то. Очень важно, что в "лесной школе" под Гусь-Хрустальным мне открылась (точнее, мне "открыли") "подоплёку мира", отражённую в средневековой алхимии с ея непреложными (отменяемыми лишь Православной Евхаристией) законами. Это во многом предопределило остальное, хотя на "практике" лежит табу. Табу христианское, православное. Но история, культура, политика открылись с неожиданной стороны. В свободное время я посещал семинар Микушевича в "Литературной газете", где мы и познакомились с Олегом и многими другими. Это было совершенно новое веяние русской культуры, очень отличавшееся от прежних "Молодой гвардии" и "Нашего современника", да и того, что было в старом самиздате. Газета "Лимонка" (ранний, ещё "дугинский" извод), журналы "Элементы" и "Волшебная гора" (при всём их различии), интерес к европейскому традиционализму — всё это создавало совершенно новую среду, отличную от "старой правой", с бóльшими морализмом и (тогда) консерватизмом. Но, в отличие от многих "старых правых", я это принял, хотя и остался убеждённым монархистом. Олег был тогда очень характерным для этой среды, причём не для первого (Дугин, Курёхин, Головин), а для второго ряда, где "варилась каша" — и в головах, и в делах. Очень талантливый поэт, ещё более талантливый музыкант (имевший "лишь среднее музыкальное образование"), он, казалось, был создан для "русского рока". Рок я не люблю, русский в особенности, потому что считаю, что он не русский, и не рок, а блудное дитя поэзии с достаточно слабой (в отличие от западной) музыкой. Но Фомин отторжения не вызывал. И мы обсуждали будущую группу. Название группы возникло само по себе — из парадоксального и страшного романа Пимена Карпова "Пламень", введённого в наш обиход Дугиным, хотя академические литературоведы опубликовали его раньше. Только сейчас, когда Россия, вопреки всему, до сих пор непримиримо разделена на "красных" и "белых" — идейно, психологически, даже антропологически, — ясно, что Карпов был прав, Русь против Руси, наша кровь состоит из красных и белых телец. "Белая вещь" и "красная вещь". Это убьет То, как говорили алхимики.
Тогда это ещё не было понято до конца. Но было ясно: Карпов — это почти "наше всё". Выходец из крестьян-старообрядцев, он знал, ведал больше, чем любой из религиозных философов Серебряного века (кроме, быть может, о. Павла Флоренского и Василия Розанова). "Злыдота" у Карпова — "голь перекатная" и одновременно "хлеборобы", поддонная "кровушка-матушка", Русь, руда, "красный напиток", "наша красная земля", а "барин" Гедеонов — "потомок библейского судьи Гедеона" и "змея-змеюки". И ходит "злыдота" — и барин Гедеонов тоже — под "богом Тьмяным" и служат ему в смерти. И так рождается Русская революция. "В конце концов, побеждает только смерть", — писал Сталин генералу де Голлю. В ответ на поздравление с Победой.
На самом деле, на Карпова и только на него, знавшего, следовало бы обратить внимание тем, кто создаёт "новоязыческие" морально окрашенные "копии Христианства" по следам масонов XVIII века.
Исторически название "Злыдота" было своего рода "декларацией нонконформизма", противостоя буржуазности "нового поворота" страны, но также и "русскому року" — "Нью-Эйджу" БГ, агрессивному напору "швабоды" и зависти Шевчука и даже обречённому на внутреннюю смерть коммунизму Егора Летова с его "всё идет по плану". Вопрос был только в одном: cумеет ли Фомин — и экзистенциально, и художественно?