Есть штамп режиссера Кирилла Серебренникова. Он кочует из постановки к постановке ("Нуреев" — третья работа в Большом театре) и этот штамп — синдром "советского голодного детства". Кириллу Серебренникову нужно "всё и сразу", "здесь и сейчас". В одну минуту времени разворачивает он перед публикой картину хаоса, крушения Вавилонской башни. Выглядит это приблизительно так. Лицитатор объявляет с кафедры аукционного дома Christie”s (что в центре сцены) номера лотов и их описание (строго на английском), по бокам — танцует кордебалет, исполнитель партии Нуриева переодевается с помощью двух-трех ассистентов, в углу сцены, поближе к рампе; в другом углу идет демонстрация фотосессии от Ричарда Аведона , где Нуриев виляет голым бедром; вдруг, откуда не возьмись, из 50-х, появляется уборщица со шваброй в руках, она драит полы; рабочие продолжают таскать предметы бутафории… Уж слишком стереоскопична режиссура от Кирилла Серебренникова. Нужно иметь глаза стрекозы, то есть с 30 000 шестиугольными фасетами, чтобы получать информацию из разных точек пространства сцены и складывать их в одну "феерию". Тогда как главное происходит у "воды". Завхоз, дородная такая тётка, в сатиновом халате, снимает с задника сцены портрет Николая II (рядом — портрет Вагановой, действие происходит в стенах хореографического училища), вешает портрет Ленина. Неказистый, в одну четверть от портрета царя. Потом портрет Ленина меняет на портрет Сталина, потом Сталина — на Хрущева и вместе с группой товарищей подолгу любуется на каждого из вождей, приукрашивает гвоздиками из красной и белой бумаги; звучит патриотическая песня на стихотворение Маргариты Алигер "Мы - евреи", композитор - Илья Демуцкий... Salade Russe — назвали бы "Нуреева" на Западе. Впрочем, к Западу "Нуреев" и апеллирует, в интересах Запада и замышлялся. Уж слишком очевидны его цели, слишком прозрачны задачи, среди которых отметим, по крайне мере, две.
Задача №1. Навязать российской публике интерпретацию Русского балета, принятую на Западе. Дело в том, что Запад узнал в начале ХХ века о существовании искусства хореографии из "Русских сезонов" Дягилева. И выбрал из всех шедевров (почему — отдельная тема) "Послеполуденный отдых фавна" и весь тот последующий за ним авангард поры заката "Русских сезонов", когда "русскими" они уже назывались условно, а Левушка Бакст — певец "Прекрасной эпохи" — наблюдал за модернизацией антрепризы поначалу с удивлением, потом с гневом и отвращением. С тех пор, Запад и тиражирует: весь шарм Русского балета в нарушении сексуальных запретов, вся пикантность — в премьерах-извращенцах. И Кирилл Серебренников с "Нуреевым" попал с Западом в одну дуду. Балет Духа он подменил на балет — плоти. Той самой плоти, что в вечер премьеры прикрыли ящиком с целью не дразнить лишний раз "православных фофьюденосцев". В сущности, Кирилл Серебренников с "Нуреевым" сделал то, что не удавалось с 90-х живым и неживым классикам "антибалетной алгебры" и прочим отечественным и заморским гастролерам. Кирилл Серебренников маргинализировал Большой театр, Русский балет — как национальный символ России — превратил в насмешку. Надо отдать должное, с изрядной долей иезуитства. Изящное легкомыслие вариаций в хореографии Юрия Посохова (работает в формате классики) без наложения на них авторского текста — либретто Кирилла Серебренникова — оказывается под вопросом "о чём?". А если "ни о чём", как говорила Майя Плисецкая, "тогда — зачем?".
Задача №2. Манифестировать на новом витке "холодной войны" еще одну омерзительную правду о "кровавом режиме". Перевести догадку Кевина Гарднера в образы "искусства". Американский специалист по СПИДу, он пришел к такому выводу: гомосексуализм в СССР был "отрицательной реакцией" традиционно ориентированного человека на возведение Сталиным секса между мужчинами в ранг уголовно наказуемого преступления. И весь ужас Нуриева, в годы становления его личности, все детские страхи перед ГУЛАГом, перед репрессиями как "нормой жизни", не могли не отразиться на мучительном его отношении к своей сексуальной ориентации. "Прыжок в свободу" — это прыжок, на самом-то деле, к запретной в СССР любви. Гомосексуальная сцена Нуриева с Эриком Бруном, датским танцовщиком и хореографом — ударная часть в балете "Нуреев". Золотой ключик к нарисованному на куске холста очагу в доме папы Карло.