Про мастерские и их обитателей мне в двух словах поведал Курехин, после чего магнитным ключом открыл входную дверь и мановением руки пригласил войти.
В небольшой прихожей, где слева располагалась дверь с табличкой "Прием и оформление заказов", справа в углу — дверь с архаичным писающим мальчиком, а прямо — ведущая на второй этаж лестница, сидел в кресле парень лет двадцати пяти и сапожным молотком загонял в полуметровый сосновый брус гвозди. Подстрижен парень был под войлок, лишь из-за правого уха торчал длинный волосяной хвостик. Рядом на зеленом узорчатом паласе громоздился такой же брус, со всех сторон густо, как чешуей, усаженный шляпками — обрубок драконьего хвоста или ископаемой квадратной щуки. Тут же лежал приличный крафтовый фунтик с гвоздями.
Парень поднял голубые глаза на генерального директора.
— В лесу раздавался топор дровосека,— сказал Абарбарчук-Курехин.— Что-то ты, дружок, халтуришь. Небось, и половины не забил?
— Забил, Сергей Анатольевич, зачем обижаете?— засопел парень.— Только Анфиса ругается. Говорит, ей уже как будто в мозги гвоздик тюкают. Льстит себе, конечно, про мозги-то...
— Ну и шел бы на улицу.
Парень почесал войлочный затылок.
— Во дворе раздавался молоток гвоздобоя...— не совсем уложившись в размер образца, прозрел он ближнее будущее. Потом взвалил брус на плечо, нечаянно придавил волосяной хвостик, прошипел сквозь зубы какое-то негритянское ругательство, подслушанное в голливудских полнометражках, и перебросил колобаху под мышку. Меня он словно бы и не заметил. Сергей толкнул дверь, сулившую прием и оформление заказов.
Я уже в прихожей заметил, что, не в пример внешнему виду домишки, изнутри офис был отделан на уровне современного конторского стандарта — матовые, без глянца, поверхности, скругленные углы, частые маленькие светильники, словом, неприхотливо, но опрятно,— теперь же убедился и в его технической оснащенности. За дверью располагался изогнутый в форме огромного портняжного лекала стол, на котором стоял факс со свисающим до пола непрочитанным посланием, два плоских монитора и прозрачная, подсвеченная изнутри клавиатура, похожая на колонию фосфоресцирующей слизи. Само собой, были тут и блокноты-ежедневники, органайзеры, визиточницы...
Перед мониторами с зернышками динамиков в ушах сидела деловая, средних лет, дама из той породы деловых дам, у которых ноги всегда на десять лет моложе лица, при том, что ног ее я под извивом столешницы не видел. Левый монитор демонстрировал выловленные в Тенетах индийские порнографические мультики, правый — сводку свежих новостей на сайте "оракул.ру". В наушниках определенно бухало что-то третье.
— Это Анфиса.— Сергей убрал с носа солнцезащитные очки.— Клиентов фильтрует по должности.
Анфиса сидела к нам, если можно так выразиться, полутылом и, увлеченная мультиками, где содрогались ожившие барельефы из храмов Кхаджурахо и Конарака, нас не замечала. А благодаря наушникам — и не слышала. Было время, Оля тоже впадала в древность и листала иллюстрированную Кама Сутру, где, как она думала, все уже сказано. Но эта штука учит умело повторяться в любви — и только. Оля это быстро поняла.
На южной стене комнаты, куда не падали из окон с колыхающимися вертикальными жалюзи прямые солнечные лучи, висела обрамленная гроза над полем. В поле стояла одинокая береза с обвислыми ветвями-косами, а тяжелые клочья туч, выписанные с таким тщанием, что в их пучине чудилось медленное шевеление, брожение раскатов густого рокота, зловеще подсвечивала гипнотическая молния. Происхождение этого грозового полотна в пояснениях не нуждалось. Картина выглядела едва ли не иллюстрацией к моей давешней фантазии — той самой, про росу на мышином горошке и грозу над лугом. Все же человек, склонный к известному русскому недугу и этим недугом размягченный (а облакист, как я понял, был из таких), куда тоньше чувствует красоту и величие стихии, нежели засушенный логик. Собственно, логика, с точки зрения этого размягчения,— просто особый род безумия.