Впрочем, действительно близится время. Мы не знаем, сколько трупов унесено будет "рекою времён", когда придёт время "войне чувств" перерасти вновь в "войну действий", знаем точно другое: здесь у нас, в России, самая жизнь Родины и нации останется под вопросом до тех пор, пока не выявится некое критическое число тех, кто, пройдя сквозь "войну чувств", безоговорочно изберёт путь смерти. Умирающей родине смертельно необходимы "православные самураи". Люди Веры и Воли, не чуждые ни истинно аристократической утончённости, ни истинно народной, кровно-нутряной приверженности Почве. Им древле обещано: "Аминь, аминь глаголю вам: аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит" (Ин. 12, 24). Да, Смерть!
ТАК!
29 июля 2003 0
31(506)
Date: 29-07-2003
Author: ТИТ
ТАК!
Столетний юбилей советского актера Николая Черкасова отмечался на днях. Глянцевые либералы тиснули в своих журналах несколько статеек, писанных в умильно-ностальгическом ключе, в газетах мною были замечены и пара-тройка высокомерных "наездов" со стороны туалетных критиков, явно страдающих от того, что никто им не влепит оплеуху за наглость и русофобию.
Телевидение, в перерывах между стиральным порошком, женскими прокладками и средствами от кариеса, демонстрировало лояльность к населению, крутило по всем каналам фильм "Александр Невский". Любитель германской "клубнички", главный менестрель культуры Швыдкой, вертясь, позировал, стоя рядом с восковой куклой Иоанна Грозного. Очевидно, он воображал себя Эйзенштейном.
Все вздыхали, вспоминали проклятое прошлое: кино и тоталитаризм. Обсуждали прощально мелькнувший на большом экране невозможный для просмотра, мазохистский фильм "Хрусталев, машину!". Что уж теперь говорить: машина товарища Хрусталева, в которой так вольготно расположились дети советской элиты, к числу которых относился и Леша Герман, далеко не уехала. Застряла в первом же сугробе, а потом и вовсе развалилась (последний раз мы ее видели в фильме Эмира Кустурицы "Черная кошка, белый кот" — сгнившую жесть жрали козы). Потому так вышло, что не знали, куда ехать, а потом перестали понимать все остальное, например, зачем живут.
Черкасов — прекрасный актер. Несмотря на свое опереточное прошлое, это актер, воспитанный в духе идей Станиславского, то есть не петрушка, надетая на пятерню главрежа, но личность, творец. Сейчас бы так никто не сыграл. Появись на горизонте большая роль большого человека — вышло бы все равно одно фиглярство. Появилась бы больная подростковая ухмылочка, которая прикрывает невежество и бессилие. Смейтесь, смейтесь, господа. Не сыграть Домогарову роль адмирала Колчака, как не сыграть Панкратову-Черному уже никого и ничего. Потому что стерлись, выветрились разменялись на дешевку. И какой бы великолепный режиссер ни потащил бы их вверх за уши, Символ не сложится, Миф не родится. Анекдота даже не получится. Василий Иванович Чапаев-Бабочкин сидит грустно перед грудой высыпанных на карту картофельных чипсов. "Да, Петька, с такими продуктами военную операцию не спланируешь…"
Нелицеприятный отклик вашего покорного слуги на появление многосерийного телеспектакля "Идиот" вызвал неожиданно бурную реакцию читателей. Писали из разных городов, причем в основном молодые барышни. Упрекали Тита в бессердечности и отсутствии доказательности. Хвалили актера, сыгравшего князя Мышкина (фамилию, как всегда, не помню), доказывали необходимость подобных постановок ради воспитания еще более молодого поколения, наконец девушка из Твери выразила сомнения в том, читал ли я сам роман (почему-то никто не засомневался, смотрел ли я фильм...). Докладываю: где-то лет до шестнадцати эта книжка была любимой. Что касается доказательств, то скажу лишь следующее: в романе Достоевского все герои идиоты, за исключением собственно князя Мышкина. В фильме же все наоборот. К тому же в самом вульгарном духе: "Чисто нормальные пацаны и дебил. Ха-ха".
Из воспоминаний Черкасова мы знаем, что встреча коллектива, снимавшего фильм "Иван Грозный" со Сталиным была крайне интересной. Выяснилось, что Сталин разбирается в деталях и нюансах отражаемой в ленте эпохи гораздо больше, чем это можно было предположить. Выражая свой скепсис по поводу духа и смысла второй серии, Сталин почему-то все время обращался к Черкасову. Беседовал именно с ним, не обращая внимание на изумленного Сергея Эйзенштейна. Иные "сятомусеники за демоклатию" поспешили предположить, что генералиссимус таким образом хотел унизить великого режиссера. Другие прочитали в этом эпизоде подтверждение теории о глупости Сталина, увидевшего в Черкасове не актера театра и кино, но грозного самодержца. Но дело тут, очевидно, в другом: Сталин рассчитывал на понимание Черкасова именно потому, что и тот, и другой были воплощенными мифами, великими образами, к которым, как к иконам, припадали миллионы. Не случайно, что Павел Корин писал своего Александра Невского с Черкасова. Здесь тоже вовсе не наивность или конъюнктурность. В то время другой Александр Невский был бы фальшив и недостоверен. Миф ведь и есть сверхжизнь, то, что наполняет ее поток смыслом и составляет содержание того, что принято называть культурой.