Когда утром начался штурм, только вначале было страшно, когда "бэтээры примчались на скорости, стали блоком и начали лупить все разом. Тогда было страшно. Пули — фьють, фьють! Как в кино. А потом привык к свисту, танки подползли по мосту кажется, шесть — и давай садить.
Приемная у Хасбулатова большая, я только в нее вхожу — а в ней танковый снаряд разорвался! Чудом уцелел, колонна спасла.
С семи утра до трех шла долбиловка. Методично, окно за окном, этаж за этажом. Раненых почему-то тащили с нижних этажей на верхние, мы наружу посылали сигналы: "Просим прекратить огонь!" Ни в какую.
Один корреспондент, кажется, "Интерфакса”, Терехов, взял белый флаг, вышел, двинулся к бэтээру, и его срезали.
Огонь прекратили на два часа, когда к нам приехали Илюмжинов и Руслан Аушев. Не до конца прекратили. Там, где они совещались, пули свистели — и они лежали на полу, лежа переговаривались друг с другом и по телефону с Черномырдиным. А когда ушли, началась такая пальба, такая давиловка — как по рейхстагу! Это потом уж я понял, почему такой огонь: в дом пошла "Альфа".
Сейчас ходят слухи, что Руцкой ждал помощи от Грачева, от Громова — как "афганец" от "афганцев". Ничего он не ждал. Он уже не надеялся на армию. Какие-то вертолеты прилетали, "двадцать четверки", вроде бы нам в поддержку — покружили и ушли. Разве сверху поймешь, что в этом аду происходит. С армией никто не работал. Руцкой в последние месяцы занимался в основном экономикой, и армия отстреляла по нам весь свой боекомплект.
Я вышел из приемной третьего этажа и стал спускаться на первый. На втором еще лежали раненые, их кто-то пытался нести наверх.
На первом этаже — жуткая картина. Сплошь на полу, вповалку — убитые. Это те, снаружи, кто защищал, должно быть, баррикады, и когда по ним саданули бэтээры, они кинулись в дом, на первый этаж, там их наваляли горы. Женщины, старики, два убитых врача в белых халатах. И кровь на полу высотой в полстакана — ей ведь некуда стекать.
Сквозь окно шарахнули из гранатомета — и граната разорвалась на трупах. Кишки, шмотья мяса — на стены, на потолок.
Я поднялся наверх. И тогда опять, как в первые минуты штурма, испытал ужас. Казалось, во время "сидения'' в Доме Советов мы двигались к победе, к полной, к абсолютной. И что же нас погубило? Штурм мэрии и Останкино! Это была дичь, это был полный провал! Стараюсь понять, что вышло.
Мы следили по рации за воскресными событиями в городе. Ловили радиоперехваты. Знали о событиях у “Октябрьской”. О потасовке у Крымского моста, когда толпа — тысяч тридцать — спустилась к нам и даванула на оцепление у мэрии, солдаты не выдержали и разбежались. Да и все оцепление по всему периметру дрогнуло и стало отходить. Это не была ловушка, нет. Просто войска измотались, были распропагандированы, и, когда поток людей снаружи надавил на них, они отступили и скрылись. Люди валом устремились к Дому Советов, в соседние переулочки — с криками, песнями. И в это время из мэрии, из окон гостиницы "Мир" ударили пулеметы по толпе и стали косить, если бы на этом остановиться!
Они первые пролили кровь! Та кровь, о которой говорила Церковь, говорил патриарх! Они бы все сами ушли, от пролитой крови содрогнулись. Уже в окружении Ельцина началась паника. Но это нельзя было остановить! На эту стрельбу защитники "Белого дома" откликнулись штурмом.
Я видел, как бежал приднестровец с пулеметом, "Стой! Остановись!" Он меня оттолкнул!.. Видел, как охрана передергивала автоматы. "Остановитесь!" Меня не слушали.
Руцкой призывал штурмовать мэрию. Это была истерика, эмоциональный взрыв. Разум его помрачился. Нельзя было этого делать! И мэрия была взята с применением оружия.
Дальше — Останкино! Ведь там наши почти не стреляли. Этот грузовик, который долбил дверь! И единственная граната из гранатомета! А в ответ десятки бэтээров расстреливали толпу.
Это был конец. Это дало Ельцину козырь. Так возникла ситуация "вооруженного мятежа".
Страшная динамика событий с момента ельцинского указа включала в себя множество экспромтов и взрывов. Конечно же, нельзя было остановить эту динамику в момент воскресного прорыва оцепления.
Потом мне Руцкой признался: "Да, мной овладели эмоции! Нельзя было им поддаваться!" Когда его и Хасбулатова сажали в автобус, чтобы везти в Лефортово, Хасбулатов был спокоен, а Александр Владимирович плакал. Эмоции выходили слезами.
Я вынес из "Белого дома" несколько аудиокассет с записью перехватов, в которых полная картина штурма. И одну кассету иностранного журналиста, где видеозапись штурма. Все это сейчас в надежном месте.