Таких "неизвестных" оказалось около шестидесяти в том торопливом списке, сенсационно напечатанном в газете, за день до того обозвавшей их "всем списком" коммуняками и фашистами.
В круг протискивается женщина с выплаканными глазами. По рукам идет самодельная афишка с фотографией: "Люди добрые! Пропал без вести мой сын Колебакин Вячеслав Геннадьевич, 1952 года рождения. 21 сентября ушел из дому и не вернулся. Худощавый, волосы с сединой, короткая стрижка. Одет в куртку на молнии…"
Нет, никто не видел.
Говорят, спорят, а когда на миг утихают, от Дома Советов становятся слышны крики строителей, стук металлических труб — сооружаются леса. Работают и ночью. Суетятся: кровь смыта, трупы стащены в подземелье, дерзкие газеты арестованы. Что еще? Быстренько соскоблить копоть со стен Дома Советов, побелить, оштукатурить, стеклышки вставить и с наивностью малолетнего убийцы сделать вид, что ничего не случалось.
Ведь вот и гласность вроде бы наличествует: на стенах стадиона недалеко от костра, где месяц назад наклеивались статьи из "Советской России", "Правды", "Дня", висят свежие вырезки из прежде умеренных, изворотливых газет. Теперь и такие сходят за правдивые. Хотя правда сердца, горькая правда вопля подменена в них правдой головы, правдой блудливого рассудка. Статейки вроде бы и "осуждают действия властей", но по духу враждебны баррикадникам. Прочитав одну такую вырезку на заборе, понимаю, отчего вдруг у поминального костра нападают на Анпилова: действует яд автора-эстета. 4 октября он, видите ли, понял, что это антинародная политика. По на первых порах его, видите ли, отпугнули физиономии анпиловцев, слишком грубые, заземленные. Вот и простодушный "читатель" у костра уже обзывает закоперщиков "губошлепами". Хорошо, что "спина" на страже и негромко говорит: анпиловцы первыми распрямились и грудью пошли на врага, без них бы народ не проснулся и у Дома Советов никого бы не было. Анпиловцы сделали первый шаг. А их хари, морды, рожи — самые настоящие родные русские лица. Кому они не нравятся, тот не наш...
Место смерти, отлета души, как и место рождения, вселения ее, свято.
Колесо мотоцикла, перевитое цветами, — память о безрассудстве рокера — долго висело на опоре моста через Новослободскую.
На обочине кольцевой дороги в районе Лося — влитый в цемент коленчатый вал стоит памятником неосторожному шоферу.
Спираль Бруно с вплетенными гвоздикам на месте убитых у стены стадиона "Красная Пресня" — терновый венец новых русских мучеников...
А мы, большая русская семья, живем с надсадой в душе, с болью в усталых глазах. Совсем не улыбаемся на улицах. Ржут только жующие тинейджеры. Животный смех сотрясает перезрелых девиц. А мы, если даже и улыбаемся дома маленькому сыну, доброй жене, то совсем не так, как улыбались до 21 сентября. Это будто первая смерть в семье (не в роду). Познаются сиротство и горькая нежеланная новизна жизни. Семья неизбежно и мучительно преображается. Только выродок остается прежним. Только ему хорошо...
Хорошо сегодня и человеку с душой, зажмуренной от яркого алого цвета крови. Такие не ходят сюда на русский огонек в конце улицы Дружинниковской под стены расстрелянного ДОМА СВОБОДЫ.
Человек с зажмуренной душой (ЧЗД) — самый живучий среди людей, как в лесу ольха, бурно плодящаяся на сплошных вырубках породистых деревьев, как сопливый ротан в Яузе.
ЧЗД выжил в 1918 году, служа и белым, и красным. Выжил в 37-м, помалкивая и угождая. Нынешние ЧЗД обосновались на блошиных рынках, на вещевых, на книжных развалах, в "комках", более ловкие — в банках, фондах и ассоциациях. Людьми с зажмуренной душой набиты коммерческие структуры. У них свои зажмуренные газеты. Зажмуренное телевидение, зажмуренный мир мещанской демократии. ЧЗД не имеет национальности. "Вот на нашей лестничной площадке, — рассуждает ЧЗД, — живут армянин, поляк, еврей и я, русский. Они для меня все равны. У нас никаких конфликтов".
Народ для такого человека — это он сам в единственном числе. Родина его — лестничная площадка. Такие презирают "чужой" район Москвы и всю русскую провинцию. Это они изобрели словечко "лимита". Это сбылись их тайные сладострастные желания — расстрел, уничтожение оплота русской провинции в столице — съезда Советов.
Чувство народа у ЧЗД, как защемленный нерв, как неразвитая мышца в плече кабинетного интеллигента. Оно, чувство народа, или мешает Ч3Д, или просто ему не нужно.