Тебе сказали, что ежели сей момент не сознаешься во всех убийствах, то бросят в камеру к мужикам. Запуганная, в шоке от пережитого, ты начала выдумывать. Следователь слушал, выбегал куда-то. Прибегал снова. Говорил: не сходится. Думай еще. Так, под этим прессингом, ты к утру и додумалась. И стала Чикатилой.
К утру наверх полетела победная реляция. Как же, наконец изловлен злодей, серийно режущий мужиков. Можно и отчитаться по висякам, галочку в план поставить. И на судьбе твоей поставили галочку, хорошо не крестик.
И ерунда, что потом, на следствии в прокуратуре, все это рассыпалось в прах. Что было доказано, — ну, не имеешь ты к этим несчастным ни малейшего отношения! Главное, отчитаться-то уже успели! Задержан ведь злодей-то... А там... Пока суд да следствие, отчетность-то уже хорошая!
Эта галочка, поставленная кем-то заранее, довлела затем уже над всем следствием. Потому и следователь ну не мог не упомянуть в обвинительном заключении про те трупы! Не поняли бы его. И ведь как пишет: "...обвинялась также в убийстве гражданина N.., однако, собранными материалами этого доказать не удалось..." Хотя знал ведь, что удалось-то, как раз, доказать обратное! И нет бы, проявить ему гражданское мужество, да написать: "обвинялась, да.., но доказано, что не имеет она к этому никакого отношения"! Или вообще ничего на эту тему не писать. Но нет, слаб человек. А чужие судьбы... Так ведь за них на этом свете не спросят, а тот есть ли он, или нет его... Следователю сие неведомо.
На СИЗО тебя приняли хорошо, уважительно. Видно, малява какая дошла, что Чикатилу везут. Девки лучшее место уступили, белье твое постирали. А ты ушла в себя. Надолго.
ТЮРЬМА Я не понимал тогда, что же все-таки происходит. Откровенно говоря, не верилось в большую беду. Думалось, что ерунда это все какая-то. Денег, правда, матери на адвоката выслал. Ах, если бы тогда мне знать логику отношений адвокатов и прокуратур в провинциальных городишках! Если бы тогда знать, что надо везти московских адвокатов, не связанных тяжкими цепями взаимоотношений в маленьких городах! Если бы уже тогда подумать, почему адвокат запросил так мало денег?! Но не понял, не дошел, не додумал. Да и откуда мне это было знать?
Скоро мать отзвонила. Сказала, что следователь хочет видеть и меня, тем более ты заявила, что я твой будущий муж.
Собрался я быстро. Уже на второй день был в Воронеже. Среди массы вопросов, задаваемых мне следователем, особенно запомнились и поразили два: действительно ли я давал тебе деньги на одежду и еду, и правда ли, что я предложил тебе стать женой? Эти вопросы показались мне немного диковатыми. Действительно, ведь ты Женщина, и хорош бы я был, если бы не заботился о тебе, я ведь не альфонс. Второй вопрос интересовал следователя особенно, разница в возрасте и все такое. Я его ожиданий не оправдал. Я ему сказал, что в этом не вижу ничего странного, и вообще вопросы брака не нам решать, это решается на небесах. Следователь ушел в себя, он не знал, что же писать; я же настоял именно на этой формулировке, настоял на том, что браки не заключаются на земле, это дело Господа. На том мы и расстались. Свидание он мне, все-таки, дал.
Потом, правда, на суде, оказалось, что мои слова искажены: так, например, оказалось, что я 5 января, якобы, отказал тебе в деньгах, вот ты, дескать, и пошла "грабить и убивать".
Тюрьма меня встретила обыденно. Остро пахло мочой, хлоркой и человеческим горем. Очередь страждущих свиданий напоминала гастроном времен павловских реформ. Но, может быть, это и было к лучшему, я не знал, что тебе сказать. Что, вообще, говорят в таких случаях?!
Клацнули затворы дверей. Я, как обреченный, пошел в камеру свиданий. Тебя еще не было, не привели. Я здорово волновался, как ты, что с тобой, что говорить. Но ты и здесь, в этой кошмарной обстановке, за решеткой, сумела снять все мои тревоги.
Ты вошла улыбаясь, довольно хорошо одетой, даже туфельки на каблучках надела. Я вначале не понял: зачем все это? Лишь через пару минут, когда твоя улыбка сменилась на рев, и слезы начали заливать все лицо, я понял, — ты даже здесь, в тюрьме, держалась, тебе хотелось нравиться мне.
Ревела ты долго. Наверное, прошла вечность, прежде чем ты, всхлипывая, начала что-либо говорить. Ты не говорила о своем деле, как, наверное, это обычно принято. Ты говорила другое: что любишь, что я стану твоим мужем, что хочешь, безумно хочешь детей. Так и прошло это первое тюремное свидание, больше похожее на признание в любви.