Так, с разговорами Николай Павлович на самодельном бульдозере, которому только что пропел хвалебную песню, расчистил полосу у шоссе метров в сорок длиной и десять шириной, засыпал канаву с водоотводными трубами. Заглушил мотор. Вылез из кабины. Сел на брусья возле недостроенного трактира.
Выставил две "титьки" молока, разложил на газете лук, мясо, хлеб. Пригласил подкрепиться.
Ярославское шоссе в этом месте, вдалеке от Москвы, пустынно. Я навел разговор на экономический расчет будущего предприятия общественного питания. Стал засекать частоту прохождения автотехники. Получалась машина в три минуты. Значит, за сутки проходит примерно четыреста восемьдесят машин. Если даже только каждая сотая остановится, то выйдет пять. Два человека в машине — всего десять. Минимум по полтиннику заплатят — 500 рублей в сутки.
Судим-рядим о рентабельности.
Хорошо вот так посидеть у большой дороги, в тишине, на ветерке, на дальней орбите, за много километров от кипящего ядра столицы.
Если прислушаться, то пробьет из веков теньканьем бубенчика, скрипом санных полозьев, завыванием в колеях слабых моторов довоенных полуторок, лязгом уключин на их бортах.
Сидишь у дороги и видишь образы тысячелетней истории в мареве асфальтовых испарений. А только ступишь на дорогу — и будто током прошибет, сразу окажешься подключенным к глобальной сети путей — перепутий человеческой жизни на земле.
— Я десять лет воевал за свою свободу, за себя, — говорит Николай Павлович. — Кажется, победил. Угар битвы рассеялся. И вот оглядываешься вокруг — б-ррр, холодком по спине. А где народ-то? Ау! А хочется, чтобы если не родство, то уважение, интерес к другим русским людям был, что-то теплое шевелилось в душе, соединяло нас всех к обоюдному удовольствию. Или это наш русский бзик, сопли славянские? Вот я, вот Бог. Чего еще? Третий — от лукавого. Или третий — это троица. Я, Бог и дух святой. Та самая теплота душевная, а?
— Ты о национальной идее?
— Да ладно тебе ехидничать. Просто хотелось бы иметь какое-то общее понятие о русском народе. Простое как дважды два. Чтобы скрепа была ко всеобщему удовлетворению. А то получается вот я — такой. А другой совершенно на меня не похож. Что делать? Лично я не хочу никого приспосабливать под себя. И сам, конечно, прогибаться ни перед кем не стану. Тогда что получается? Так всю жизнь и будут люди русские друг на дружку исподлобья смотреть? Или опять большой базар откроем? Так я туда не ходок. У меня дел невпроворот. Давай! За счастье всего человечества и каждого в отдельности!
Мы чокнулись "титьками" и выпили.
АПОСТРОФ
АПОСТРОФ
Георгий Судовцев
0
Георгий Судовцев
АПОСТРОФ
Вадим Кожинов в интервью, беседах, диалогах и воспоминаниях современников. — М.: Алгоритм, 2004. — 576 с., 1500 экз.
Эту книгу, наверное, можно было бы назвать и "Неизвестный Кожинов", поскольку в ней собраны "малые жанры", из которых, словно на мозаичном панно, проступают новые черты выдающегося русского мыслителя, недавнего и вечного нашего современника.
Центром его интересов была Россия, а следовательно — русский народ, а следовательно — его история, его язык и культура. Но Вадим Валерианович не являлся академическим "исследователем темы", не отделял свою жизнь от "объекта исследования" — он жил в русской истории, в русском языке, в русской культуре. Словно в собственном доме, доставшемся по наследству, не раз терпевшем всякие пожары и смуты, где множество забытых комнат, коридоров, тайников, шкафов с документов и чуланов с редкими старинными вещами... Жил не одиночкой — в постоянном общении с сотнями и даже тысячами людей, так же любящих свою Родину. Некоторые из них, близкие и не слишком, тоже кладут в это панно свои кусочки смальты. Где еще можно прочесть воспоминания о Вадиме Кожинове его двоюродного брата Алексея Пузицкого? А еще — Льва Аннинского, Сергея Семанова, Сергея Кара-Мурзы, Станислава Куняева? Или посвященные Кожинову стихи выдающихся современных поэтов, для которых он был и другом, и наставником: Юрия Кузнецова, Владимира Соколова, Анатолия Передреева, Николая Тряпкина? Конечно, в один, даже столь объемный, том все подобные "мелочи" — даже созданные после 1991 года — не вместить: слишком уж масштабна и значима фигура Кожинова.