Снега провожают дикий и лихорадочный поход
Вечерние густые лики, безостановочный народ
Бессмертные и живые в одной оскаленной цепи,
А вдруг всё то, что ищем —
Далеко за горизонтом
На смертельной истребительной дороге всё на север
Вселенская Большая Любовь
Удивило и огорчило отсутствие Летова-старшего. Сотрудничество Игоря Федоровича с братом так и не реализовалось в полной мере. Пожалуй, только "Концерт в О.Г.И." и концертную версию "Вечной весны" можно занести в актив в части использования громадного потенциала Сергея Федоровича.
У пластинки хорошо прописанный плотный и жесткий саунд. Много разнообразных вливаний — гараж, серф, индустриально-шумовые эффекты. Шквал подавляющего гитарного гула, знаменитый магический голос. Много узнаваемых мест, даже самоцитат.
"Долгая счастливая жизнь" — в значительной степени квинтэссенция творчества Летова. Поднятие, развитие, а может быть, даже итог, старых летовских тем, прописанных в таких магистральных творениях, как "Война", "Кайф или больше", "Прыг-скок".
Это очень не коммуникативный альбом. Когда Летов кричал: "Кто сдохнет первым", шептал о том, что "вечность пахнет нефтью", или пел революцию, он был ближе к слушателю. От "ДСЖ" веет холодным отчуждением. Ангел устал.
"Долгая счастливая жизнь" — мягкое романтическое название (одноименное фильму Геннадия Шпаликова) приобретает у Летова свое звучание. "Долгая Счастливая жизнь" — это первая часть одного большого проекта, вторая часть — альбом под названием "Реанимация". Всего двадцать восемь композиций, по четырнадцать на альбоме, словно одна большая песня, срез различных пограничных состояний. "Двадцать восемь разных точек зрения на одну и ту же ситуацию. Двадцать восемь взглядов одного и того же человека, который родился и ходит, болтается между адом и раем, между небом и каким-то невиданным дерьмищем. Обратно он вернуться не может, как невозможно обратно родиться, и вперед идти тоже невозможно, потому что есть определенные законы эволюции, бытия. То есть это превозмогание... Это состояние войны. Состояние невиданных страстей, чувственного, энергетического, духовного, психологического, физиологического, ментального кошмара. И тут начинается огромное количество попыток выхода обратно, попыток вернуться, попыток идти вперед, стоически преодолеть, делать вид, что все здорово, что победили. Нагрузка идет все сильнее и сильнее, а путь все равно все интереснее и интереснее. Потому как, что из себя представляет жизнь, — это, собственно говоря, самое страшное и есть". (Из последних интервью "Афише" и "Rolling stone"). Летовский запрос гораздо больше поиска другой реальности. Он пытается постичь Иное по отношению к самому принципу реальности. То, что находится за гранью. Его всегда интересовало то, что "взрывает самым наглым, агрессивным способом правила, устои, обряды, системы, каноны, законы, всяческие инерции — проявления смерти. Против "реализма действительной жизни" за изначально "проигранное дело поэзии".
Там, где не выживут живые,
Мы наступаем —
Ошеломительные луноходы, позаброшенные в звёздной пыли,
Вспоминающие неведомую землю —
Подставляя спины таким же.
Летов как подлинный художник осознает себя не как хозяин, но как проводник собственных произведений. Посему и чужие песни исполняются им как свои, потому что "свои" он осознает как не совсем "свои". Что-то Иное, неведомое проходит сквозь, и выходит странными песнями-заклинаниями, жестокими притчами, смертельными сказочками, манифестами необозримого и значительного. Отсюда декларируемое самонепонимание по отношению к некоторым вещам. Собственно, весь путь Летова и есть разнообразные попытки нащупать, найти дорожку к этому неведомому, к источнику. Найти возможность для рывка в безбрежные пространства сверхбытия. Через своеобразный путь саморазрушения, погружения в страшные и жестокие состояния, личный Апокалипсис, травматическую гностическую операцию очищения, нахождения своего подлинного Я в наслоениях мира.
"Долгая счастливая жизнь" оказывается негативной метафорой, образом здесь — мира, успокоительным колодцем забвения. "Горизонтов и праздников — нет".
Единственная природа реальности, возможная для Егора, — тотальная, бескомпромиссная и обязательная война. Война против состояния сна, в котором пребывает мир, против глобального мирового гроба. И актуальная политика, даже в ее радикальном варианте, не дотянула до необходимого Летову уровня интенсивности, ибо слишком пропитана "злыми сумерками бессмертного дня". Игорь Федорович снова вернулся к пути индивидуального спасения. "В моей душе черным пламенем пылает черный флаг". И все остальные цвета (тот же ярко-красный), звучавшие у Летова, похоже, были всего лишь его оттенками.