Я вышел к этому храму. С севера дул ужасный, страшный ветер. Он нёс с собой полярные, или, может быть, космические ненастья, и вода в озере была чёрно-лиловая, её гнало бурунами к берегу, и в каждой волне сверкала жуткая ртутная шаровая молния. Ветер пригонял воду к берегу, и она пенилась и застывала в жёлтый, рыхлый лёд. Храм сверкал в адском пламени, озарённый бездной. Было страшно, жутко, я весь оказался пронизан этими стрелами гибели и смерти. И я зашёл в этот храм, там шла служба. И не было слышно грозного полярного воя. Там стояла небольшая горстка людей чудесных, они были со свечами, там были молодые женщины, дети, глубокие старухи, там был батюшка. Я стоял в этом храме, под сводами, которые восстановил Борис Скобельцын, это великолепные, белые, пустые своды четырёхстолпного храма, и там были голосники, в которых гудела и ревела не буря, а пели ангелы. Я стоял там, и не канонически, а по-своему молился. Я молился о прихожанах, молился о наших покойниках дорогих, чтобы им там было уютно, в царствии небесном. Я вымаливал и себе самому прощение за эту, повторяю, безумную, яростную жизнь, которую я прожил и не успел понять, что же в этой жизни для меня самое главное и истинное.
И вот теперь, так пространно отвечая на твой вопрос, я думаю, что в жизни моей самое главное для меня было вот это утончённое, тайное, иногда пропадающее, иногда воскресающее чувство небес надо мной. Чувство небес, которые на меня постоянно взирают и смотрят, иногда прощают, иногда с укоризной на меня смотрят. И вот этот огромный русский космос, который над нами гудит своими силами, своими иерархиями, своими планетами, своими молниями — вот это для меня, по-видимому, самым главным в жизни и было — встреча с этим космосом. Как он со мной обойдётся после моей смерти, я не знаю. При жизни он обошёлся со мной очень милостиво. Он уберёг меня от смертей многократно. Он уберёг меня от жутких грехопадений. Он не превратил меня в свинью, как греческая богиня превращала в свиней мужиков — он не превратил меня в скотину. Он дарил мне встречи, он показал мне великую красоту русского искусства и русской истории; он открыл передо мной мир в целом, все земные материки и тверди — вот я ему за это благодарен. А как он там меня встретит, я не знаю, не могу сказать.
С.Я. Саша, ты мне сейчас рассказываешь об этой твоей молитве в храме в Устье… Я последние три года на Николу зимнего попадаю в Изборск, ночую в музейном доме. В позапрошлом году утром я пошёл на праздничную службу в Никольский храм 14 века, тебе хорошо известный. Служба кончилась где-то в десять, ещё практически рассветает только — север, декабрь, середина зимы нашей длинной. Вышел — и увидел Малы, Изборскую долину — так, как будто больше ничего в мире нет! Я шёл, здоровался со всеми бабушками, дедушками, с прихожанами. Я не люблю мистики — но тогда чувствовал, будто я нахожусь веков пять тому назад в этом месте. И я вспомнил всё, что происходит сейчас с Россией, и у меня родилась такая мысль: написать письмо, чтобы его напечатали во всех газетах, от "Завтра" до "Коммерсанта". Описать вот это состояние в Изборске, и сказать: "Подумайте, что вы делаете!" Я долго стоял и даже прочитал это письмо вслух, каким оно должно быть. Потом, когда я пришёл в свою комнату, я подумал: ведь "Завтра"-то напечатает, остальные газеты — ни за что. Тогда я понял: вот она, национальная идея — Устье, Изборск. Но разве к этим местам притянешь тех людей, которые нас сейчас разлагают рыночной экономикой? Разве они вложат свои средства? Вот я вчера открыл номер "Коммерсанта": целая полоса — отчёт о куршевельской вакханалии, где прогуливаются деньги, отобранные у этих смотрителей Изборска, Устья. Псков погибает у нас на глазах — погибает благодаря этой рыночной экономике! Нам было трудно в прошлые годы, были сложности с его реставрацией, но ведь Псков возрождался! Сколько делали хорошего люди! Не просто Сева Смирнов, Боря Скобельцын и Юра Спегальский — делали все, все поддерживали, как живой музей! И я понял, что это письмо я должен обращать к Богу и к людям, которые это понимают. Таких людей становится всё больше и больше. Они, конечно, немощны. Дело в том, что сейчас мы проживаем время, когда, по теории моего учителя Льва Николаевича Гумилёва, пассионарность упала так низко! Но может быть, благодаря тому, что я у него учился, я чувствую, общаясь с людьми, и опять же благодаря читающим наши разговоры в газете, что многие начинают понимать: дальше так нельзя, дальше должна быть Изборская долина, Чудское озеро, о котором ты сказал, где гремели мечи, дальше — для меня — надежда на Минина и Пожарского. Вот я хочу спросить тебя: как ты смотришь на наше будущее? Что нас ждёт?