Любопытно, что и Москвитин пробовал скинуть свой "горб таланта" с плеч, продать его подороже, переломить себя, чтобы заработать на хлеб с маслом, а там, глядишь, и подвалит шумный успех, от клиентов не станет отбою…Заключил с одним процентщиком договор на портрет, написал в своем духе, вывернув нутро заказчика наружу; тот капризно взглянул на работу, подивившись гордыне художника и непоклончивости, и порвал контракт "с дуралеем", отказался платить: "Где мне портрет держать, — говорит, — в кладовке, что ли? Зачем мне знать, что я такой скверный? Чтобы мозолил мне глаза и укорял? Да я и без тебя знаю всю правду о себе. Но мне-то хочется видеть себя таким, каким я, быть может, хочу стать … ".
Не удалось Москвитину набить руку на московской элите, что досталось вполне Шилову. Шилов в фаворе у новых Биронов при Дворе, и слава Богу; но почему другие, не менее сильные таланты, должны пропадать в "касте неприкасаемых", и в их защиту не раздастся голос "краснопевца" кисти, друга богатых гостиных? Шилову ли, затеявшему ещё при жизни храм себе, не знать, что "подобный храм до одного ветру стоит; ветр подует, и храм тот порушится, "Где та цеховая солидарность, когда суровые тяготы хоть в малости искрашиваются на всех и уже нет их гибельных последствий? Где голос в защиту сотоварища, что оставляет отзвук на долгие годы, где отчаянный бунт и укор правителю, где жест добротолюбия, что отпечатывается в памяти, куда пуще живописных полотен, где, наконец, православная жертва в подмогу, о которой отчего-то забывается уже на церковной паперти, хотя слезы ещё не высохли от проповеди?.. Увы, добрый душевный порыв, что и вспыхивает однажды в церковном приделе, сразу съедает торгашеская улица с её стяжательством: все мне, все мне. И это не в укор Шилову, просто Шилов, как наглядный пример, "прилип к зубам"; теплота участия вообще истончилась средь творческих людей, поддавшихся наваждению, что спустилось на Русь. Многие обманчиво замкнулись на своем "я", полагая выжить, и невольно порвали братскую скрепу, которая единственно могла бы противостоять бессовестному миру процентщика-менялы, и потому умирают в одиночестве.
…У Москвитина хорошая русская натуральная школа, но, кроме добрых живописных уроков, в полотнах проглядывают наружу колкий характер странника, сам образ художника, его духовное томящееся существо, что редко случается даже у опытных академистов; да, порою рука у них добротно постав лена, и кисть кудревата, и взгляд вроде бы точен, и русский навык проглядывает в мазке, но отчего-то скушно, рот раздирает позевотой, ибо где-то подобное уже видели, усердие и пот наружу, не хватает той самой изюминки, нерва, что и отличает творчество от ремесла,
Был на последней выставке Александра Москвитина. Поэзия камня, небес, текучей искрящейся воды, огромные полотна, которым тесно в узких полутемных каморах; нужны висячие люстры, похожие на церковные паникадила, льющийся свет широких окон, чтобы радостно вспыхнули краски, осветилась каждая капля воды, чтобы понятно, наглядно стало вещее, неиссекновенное: "Подними камень — и там Бог, Бог везде и повсюду". Русская природа — от северных тундр до теснин Алтая — удивительно одухотворенна и прекрасна во все времена года, и только на такой богатой оттенками земле и мог появиться особенный по духовному составу, непонятый и непонятный русский человек,
Александр Москвитин вышел из "глубины сибирских руд": его дальние предки открывали далекие пространства, их потомок как бы воротился в родовые домы из долгого похода, чтобы показать нам явленный русский характер во всей его сложной полноте. Но художника-скитальца, увы, пока не поняли и не приняли; он угодил в тот узкий круг талантливых людей, которые не вместились в наше время. По признанию Георгия Свиридова ( по другому поводу, но подходит и для нашего явления): "Весьма возможно, что истинную ценность будут иметь те творцы, которые как-то отвергнуты средой".
Это замечание несколько утешает, смягчает "недуг бытия", но нисколько не снижает остроты нынешнего конфликта: "власть-творец".