Опера Сорокина — Десятникова доказывает, что Россия не просто жива; она по-прежнему впереди планеты всей, потому что подобных произведений на Западе не появлялось уже много лет. А протест на площади и в Думе показывает, что и в России многие не понимают смысла работы Сорокина.
Дело не в музыке — вполне традиционной и даже классической. Так, четвертая картина оперы, написанная Леонидом Десятниковым в стиле Верди, но Верди сегодняшнего, нашего живого современника, запоминается до последней арии, и наверняка будет часто звучать в концертах по заявкам радиослушателей и идти на сценах оперных театров страны и мира. Репутация Сорокина, литературного террориста №1, вывела на площадь людей, защищающих исчезающую сакральность своего мира. Им представляется, что Сорокин — один из ниспровергателей и без того пошатнувшихся кумиров.
Это величайшее заблуждение и призвана развеять настоящая статья. Ведь борцы с Сорокиным подобны людям, которые вместо того, чтобы сражаться с врагом, сражаются — против оружия, использованного врагом. Но это оружие может быть использовано и нами. Хотя у немцев было много танков, советские люди ответили на прорыв Гудериана своими "тридцатьчетверками"; они не сказали "танк — это наш враг" и не сели на коней, как поступили несмышленые ляхи. Поэтому русские танки дошли до Берлина, а польская кавалерия полегла в боях еще в сентябре 1939 года.
Ведь Владимир Сорокин — это страшное идеологическое оружие русского сопротивления, литературный эквивалент тяжелой ракеты Р-36 "Воевода", которую на Западе называют SS-18 Satan. И эта ракета — в арсенале России. Его эстетика не похожа на эстетику и язык, скажем, Валентина Распутина, но художественные вкусы не всегда соответствуют политическим установкам; нет прямой корреляции между консерватизмом и патриотизмом, современным языком и изменой. Это понял в свое время Николай I и его упрямые русские державники, когда самый современный поэт его времени Александр Сергеевич Пушкин написал "Клеветникам России". Понимал это и Сталин, опекавший Пастернака и Эйзенштейна.
Сегодняшняя война — тяжелее войн прошлого, страшнее Крымской войны Николая и “холодной войны” Сталина. Это — идеологическая война, где наш противник — это неолиберализм, доктрина подавления коренного населения, уничтожения его духовных и конфискации его материальных ресурсов. Но это и религиозный спор, хотя он и замаскирован под конфликт из-за газа, нефти и пенсий. Уже не светский модернизм сражается с консервативной религией, но два типа веры — солидарность и избранничество — бьются насмерть. С одной стороны — православие, ислам, коммунизм, с другой стороны — истовая вера мамоны. А религиозный спор включает в себя десакрализацию вражеских святынь. Так Владимир Святой сбросил в Днепр старых языческих кумиров.
Настало время повернуть те отборные средства деконструкции, которые разрабатывались свободолюбцами прошлого и оттачивались в борьбе с христианством и коммунизмом, против новой "церкви" — культа мамоны, ответить на усилия мамонцев десакрализовать нашу веру — десакрализацией их веры в избранность чистогана.
Для выполнения этой идеологической задачи Россия выдвинула своих Трех Богатырей — трех писателей, которые сражаются с врагом на "его" территории и владеют "его" оружием. Это Владимир Сорокин, Виктор Пелевин и Александр Проханов.
В своей трилогии "Лед" Сорокин тонко и элегантно показал — большой развернутой метафорой — что идеология избранничества приводит к гибели планеты. То, что сегодня писателя травят сторонники солидарной соборности, иначе как безграмотностью не объяснишь.
"Голубое сало" Сорокина — это полноформатный, карнавальный ответ на кличку "красно-коричневые", прилепленную "избранниками" — "соборникам". Вместо того, чтобы упираться, негодовать, подчеркивать различия между одержавшими победу и потерпевшими поражение под Сталинградом, Сорокин весело согласился — и создал альтернативный мир, в котором атомные бомбы упали на Лондон, Россия и Германия дружат и цветут, Сталин и Гитлер вместе ширяются наркотиками, а холокост евреев устроил "мясник Рузвельт". Конечно, Сорокин пишет не в манере Бориса Полевого, но новому времени — новые песни.