Через месяц председателя Совета Министров Хаджимурадова освободили от должности. Оказывается, между ними были напряженные отношения, а я, получается, "подлил масла в огонь".
Хаджимурадов на пленуме ЦК КПСС, в Москве, подходил ко мне с большой обидой. Пришлось объяснить, что я не имел в виду персонально его, а критиковал работу правительства в целом…
А.П. То есть с Ниязовым у вас отношения складывались нормально?
Л.П. Как-то в одной из совместных поездок один из аксакалов обратился к Ниязову с просьбой. Я уже начал понимать самые простые слова по-туркменски: он просил машину "Волгу". Ниязов повернулся ко мне: "Дай ему "Волгу". А я ему в ответ: "Вот вы и дайте". Он повторил еще: "Я тебе сказал, дай ему "Волгу". В то время область была богатой за счет тонковолкнистого льна. В год мы получали почти полторы сотни автомобилей, в основном "Лады" и до 15 "Волг". Но я был не готов, не посмотрев, как обстоят дела с очередью на эту машину, дать сразу согласие. Ниязову мой тон, естественно, не понравился. Я пообещал разобраться с ситуацией и через сутки доложить, чтобы он принял решение. А в очереди первыми были два Героя Соцтруда, как я мог их обидеть? Доложил Ниязову. Ему, конечно, неловко стало. Извинился, но попросил уважить старика: "Я же ему принародно машину пообещал…".
А.П. Вы руководили областью в период перестройки в мононациональной республике, возникали какие-либо трудности по национальным вопросам?
Л. П. Туркмения — этнически однородная страна, большинство жителей — туркмены. Пришел как-то на почту, а там старик мучается, не может послать телеграмму. Он не знает русского языка, а телеграфистки не говорят на туркменском. Хотя официально в республике два государственных языка: русский и туркменский, так и в Конституции записано. Но делопроизводство всё велось только на русском. Все служащие райисполкомов в совершенстве владели русским, вели документацию правильно. Но поступала-то она в сельсоветы, где большинство председателей говорили на родном языке и русского не знали. Я и задумался: как же они решения вышестоящих органов исполняют, а сельсоветов в то время было в области 280. Решил проверить, приехал в один из сельсоветов, прошу показать мои постановления. Председатель показал: лежат аккуратной стопочкой, их никто и не читал, потому что языка-то не знают.
Я своему аппарату сразу дал поручение: все выписки переводить на туркменский. А они говорят: такой пишущей машинки нет… Ищите, говорю… Наладили мы делопроизводство на туркменском языке.
После этого Ниязов меня снова вызвал и спросил: действительно ли я наладил взаимодействие с местной интеллигенцией и для села распечатываю все официальную документацию на туркменском? Я подтвердил. После этого у нас с ним возникло полное взаимопонимание, взаимоуважение, и работа пошла. Я работал на совесть, и в выходные работал, только вторую половину воскресенья и отдыхал, отсыпался за всю неделю.
Так что мой энтузиазм не только в народе оценили, но и "наверху", видели: работа налаживается, дела пошли. По припискам и взяткам меры тоже принимались.
В январе 1990 года меня назначили заместителем Председателя Верховного Совета Туркменской ССР. А уже в мае я вернулся в Бурятию, где был избран первым секретарем республиканского комитета КПСС.
А.П. И тут 91-й год, он рухнул вам прямо на голову?
Л.П. Действительно, рухнул. Я очень дорожу своей репутацией. Знаю, что большинство уважает меня, считает честным человеком. И из Туркмении я приехал по просьбе общественности республики. И считал это особым доверием. Исторически областной комитет партии обычно возглавляли буряты, из русских во главе обкома из десяти за всё время было только четверо, причем все приезжие, присланные ЦК. Один я, десятый, был свой, доморощенный. И вот прямо на площади, под моим окном, обкомовскую вывеску сорвали, растоптали… Свои, местные демократы, выдвинули требования… Потом запретили партию…