— Да какой тут отпуск! — посуровела она и глянула на посетителя так, словно именно он и был виноват в том, что отдых накрылся.
"Черт бы задрал этого Дейла!" — внутриутробно выругался неуспешный карнегианец.
— Михаил Дмитриевич, — холодно продолжила Елена Николаевна. — Я вот зачем вас снова пригласила. Вы ведь брали кредит в "Химстроймонтажбанке" в 95-м? Так?
— Брал…
— И не вернули?
— Я по этому поводу уже давал объяснения. В прокуратуре. К тому моменту, когда подошел срок, такого банка не существовало. И возвращать было некому…
— Я знаю. Банк лопнул после того, как убили председателя совета директоров. Как его фамилия?
— Не помню… Кажется, Горчаков…
— Правильно: Горчаков Семен Генрихович. Помните! Напишите, как всё происходило! — она протянула ему бланк допроса.
— Я уже писал…
— Еще раз напишите. Ручку вам дать?
— У меня есть.
Подобного поворота событий он не предвидел. Кто мог подумать, что докопаются и до того кредита? Ведь поделились и поделились очень прилично. Двадцать пять процентов он тут же обналичил и отнес Горчакову. Точнее, отнес Вовико, который в то время был у Свирельникова младшим компаньоном. Но этого теперь не докажешь. Горчака застрелили возле дома, когда он прогуливался со своим ротвейлером. Огромная собака! Сильнющая! На цепном поводке дотащила труп почти до подъезда и выла, пока не сбежались соседи. Заказал, конечно, кто-то из "невозвращенцев". Кто именно — вычислить невозможно. Много их было. Одно Михаил Дмитриевич мог сказать с уверенностью: он не заказывал. И дело давно уже закрыли. Почему вспомнили? Ради того, чтобы он очканул и дал показания на Толкачика? Но ведь кто-то подсказал? Не могла же она сама раскопать? Дел-то у нее полно — вон какие стопки! Да и на Каменскую она не похожа… Для нее работа — такая же рутина, как для какой-нибудь ископаемой ниишницы — кульман: спрячется за чертежной доской и вяжет или составляет для подружек гороскопы…
— Вы почему не пишете? Я непонятно объяснила? — почувствовав, наверное, что он думает про нее, строго поинтересовалась Елена Николаевна.
— Вспоминаю, как было… — оправдательно улыбнулся директор "Сантехуюта".
Пока Свирельников обдумывал первую фразу, следовательница позвонила, скорее всего, домой и стала строго выговаривать кому-то, видимо, сыну, вернувшемуся накануне очень поздно. А, может, мужу? Нет, на мужа не так сердятся, даже в присутствии постороннего. В том, как она ругает, больше беспокойства, чем злости. Если бы пилила благоверного, перло бы раздражение: мол, ты где, гад, шлялся — грязь собирал?
"Интересно, берет она или нет? — озадачился Михаил Дмитриевич. — По лицу, похоже, не берет. Хотя… Кольцо у нее явно не на зарплату купленное. И серьги тоже. Муж подарил или любовник-бизнесмен, которого она от тюряги отмазала? Да нет, какой у нее любовник! Типичная глубоко замороженная курица, раз в квартал возмущающаяся тем, что супружник совсем уже не видит в ней женщину, и тот, вызывая в памяти волнительные изгибы юной подруги, по-родственному осуществляет полузабытый долг. Как одно время любила говорить Тоня: "Ага, вспомнил, что я еще живая!"
Свирельников оторвался от бланка и еще раз незаметно взглянул на следовательницу, которая что-то писала, мило склонив голову к плечу. И Михаила Дмитриевича вдруг посетила похмельно глубинная мысль о том, что всякая женщина (за исключением, конечно, утренних профессионалок), даже вот эта Елена Николаевна, в волнующем смысле является женщиной для весьма ограниченного числа мужчин, знавших ее в бесстыдной развёрстости. А для всех остальных она лишь некое женоподобное, но бесполое, в общем-то, существо, вроде манекена с целлулоидным бюстом и таким же пластмассовым, непроницаемым лоном. Нет, не манекен, а скорее мимолетная статистка его, Свирельникова, жизни. Собственно, все люди делятся на статистов и участников твоей жизни. Светка — участница. Тоня раньше была участницей, а теперь стала статисткой.
Михаил Дмитриевич неожиданно встретился со строгим взором следовательницы:
— Пишите скорее, у меня мало времени!
"Ага! А вот сейчас эта статистка возьмет да и отправит героя-любовника на нары. Каково? Удивительная ситуация: дама, которая, возможно, этой ночью, обливаясь потом, билась в объятиях неведомого самца, способна поутру, придя на работу, отправить в тюрьму другого мужчину. Ведь он, Свирельников, для нее тоже статист. Но почему одним женщинам так и суждено остаться статистками твоей жизни, а другим на ночь или на годы суждено стать близкими? Почему он тогда, почти четверть века назад, пошел провожать Тоню? Лишь потому, что была похожа на Надю Изгубину? Почему ему пришла в голову нелепая мысль нанять Светку, чтобы следить за Аленой? Почему? Все совершается где-то там, наверху, помимо нас, в предвечности… В передней у Вечности! Здорово! Передняя Вечности! А можно ли, например, усилием воли и глумливой изобретательностью изменить это предназначение? Вот, например, выйти отсюда, купить букет и дождаться, когда в шесть часов из ворот покажется эта самая Елена Николаевна, подбежать, наплести, что влюблен в нее с самого первого взгляда. Не поверит? А почему? Старая уже? Ну и что! Ведь свою несвежую плоть мы, в сущности, воспринимаем как пропахшую потом, запачканную сорочку с залохматившимися манжетами, под которой прежнее, юное, упругое тело. И влюбляемся, влечемся, вожделеем мы не грязными своими сорочками, а тем, что под ними! Допустим, эта Елена Николаевна — верная жена или подруга, возможно, она любит своего мужа или кого-то там еще, но всегда можно изобразить куда более гигантскую любовь, а женщины на бессмысленную огромность любви так же падки, как диктаторы на циклопическую архитектуру…