У самого лица протопал башмак террориста. Щека ощутила вибрацию пола, а ноздри уловили зловонье потной ноги. Мнимой была надежда на мнимость. Реальной была адская, им самим сконструированная реальность.
Эта реальность была грандиозна. Соизмерима с моментом происхождения жизни. С переходом от растений к животным. С выходом рыб на сушу. С исчезновением динозавров. С возникновением из приматов человека. Жизнь, видоизменяясь, достигла пограничной черты, за которой начинался качественно новый период. "Перекодирование" мира, о котором говорил Потрошков, завершало то человечество, к которому принадлежала "Илиада", Евангелие, открытие Колумбом Америки, победа над фашизмом, выход Гагарина в Космос. Все это оставалось в прошлом. На смену устаревшему, архаическому человечеству являлось новое, порывающее с категорией "человечности". Задуманное избиение было направлено в матку "человечности", где соединялись мать и дитя, человеческий род и любовь, познание и благо, вера и богооткровение. Готовое совершиться имело целью разорвать пуповину, связывающую человека с Христом. Оторвать человека от категорий добра и ввергнуть в новое, без Христа, бытие, основы которого уже созданы в секретной лаборатории Потрошкова. Этот отказ от "человечности", разрыв пуповины, предполагавший кровавый ужас, совершался в присутствии Стрижайло, благодаря его деянием, почти что его руками.
Эта мысль была непосильна, как непосильна мысль о бесконечности Вселенной. Однако она повлекла за собой иную, вдохновенную. Смысл его появления здесь — в том, чтобы не дать совершиться "перекодированию". Среди предстоящего ужаса и пролития крови не утратить "человечности". Защитить в себе Христа. Не Христос в своем безграничном могуществе защитит его от безумного мира. А он защитит Христа, поместив в свое сердце в момент, когда кругом будет литься кровь, и жестокие воины станут искать среди изрезанных трупов святого младенца. Не найдут в глубине его любящего верного сердца.
Это открытие было восхитительным. Возвращало всю полноту смысла. Делало его героем, чей удел — божественный подвиг, который и должен стать искуплением всех былых грехов. Дивный старец спас его душу, не оговаривая это спасение никакой благодарностью. Но благодарностью за спасение станет героический подвиг, — спасение Христа, сбережение спасенного Христом человечества.
С этой ошеломляющей мыслью, объяснявшей весь ход мировой истории, Стрижайло уснул.
Проснулся от грохота, треска. В окне полыхали молнии. Туча вспыхивала косматыми синими клубами. Дул резкий, мокрый ветер. Во время вспышек окно блестело множеством водяных струй. До лица долетали брызги. Люди проснулись, подымали головы, хватали пересохшими губами влажные сквозняки. Напоминали огромное лежбище моржей, где самки, окруженные детенышами, подымали тревожно головы. Ливень перехлестывал подоконник, мочил пол. От окна в зал натекал плоский ручей, который во время молний дергался ртутью. Люди подползали к ручью, жадно припадали губами. Вода быстро таяла. Так у водопоя скапливаются изнывающие от жажды животные, хватают языками драгоценную влагу. Ручей приблизился к Стрижайло. Мальчик, лежащий рядом, проснулся, потянулся к воде. Стрижайло уступил ему место. Мальчик подполз к ручью, припал маленькими губами к плоской, растекавшейся воде и стал пить. Стрижайло испытывал к нему отцовскую нежность, мучительную любовь. Смотрел, как он пьет.
ПРОСНУЛСЯ В ВООДУШЕВЛЕНИИ, ИСПОЛНЕННЫЙ МЕССИАНСТВА. За окном с осколками выбитого стекла было солнечно, с утра начинало припекать. От ночного ливня не осталось следа. Водяной ручей на полу был выпит. Люди вокруг, искавшие следы ночной влаги, напоминали животных на краю высохшего водоема. Его мессианство заключалось в сбережении "человечности", как признака, позволяющего людям называться людьми. Посвященный в мистическую тайну "перекодирования" истории, он один мог взять на себя миссию спасителя, — не поддаться ужасному параличу и не позволить другим впасть в безвольную духовную немочь. Окружавшие его люди были племенем, идущим по безводной пустыне, а он был их пастырь, ведущий соплеменников в обетованную землю. Так думал он о себе, испытывая мучительную жажду, стараясь телесную муку одуховторить сознанием подвига.