— Берись! — сказал напарник. Он впереди, Стрижайло сзади, — подняли тяжелую ношу, держась за углы, понесли. Убитый чуть колыхался при движении. Из него на дверь продолжала натекать кровь. Пролилась на пол, оставляя дорожку капель.
Ступая по лестнице, Стрижайло приподнимал свой край носилок, чтобы тело не соскользнуло. Боялся, что накопившаяся под спиной кровь разом хлынет на него.
На втором этаже они внесли убитого в класс, — точное подобие первого. Лишь на стенах висели портреты знаменитых ученых, — Ломоносов с кудряшками, Мичурин в мягкой шляпе, Павлов в маленьких очках, Курчатов с холеной бородой. Все они многозначительно, едва ли ни с одобрением, смотрели как появляются визитеры, — опускают дверь с мертвецом на ученический стол, открывают окно.
СО ВТОРОГО ЭТАЖА БЫЛ ВИДЕН ПУСТОЙ ШКОЛЬНЫЙ ДВОР, на котором лежали оброненные букеты. Железнодорожная насыпь с зелеными касками солдат, осторожно выглядывающих. Улица, по которой на огромной скорости промчался военный "джип". Какие-то гражданские, возбужденные люди, вооруженные, перебегавшие, представлявшие собой отличную мишень.
Стрижайло стоял у окна, вдыхая горячий воздух, не прячась, напоказ, ожидая, что из-за насыпи ударит короткая вспышка, и прилетевшая пуля погасит этот слепящий свет, сухое поблескивание двора с букетами, все пережитое в эти несколько ужасающих часов, избавит от неминуемого, предстоящего кошмара, в который, как в воронку, всасывается вся его яркая, неистовая, не имеющая объяснения жизнь.
— Что выставился, козел! — окрикнул его "Однорукий". — Давай, вали жмурика!
С напарником Стрижало приподняли со стола дверь, положили одним концом на подоконник. Двинули из окна. Приподняли другой край. Мертвец мягко соскользнул, шлепнулся о землю, издав резиновый звук. Дверь была пустой. На ней открылась табличка "4-А класс", розовая и мокрая. По наклону, на улицу продолжали сбегать две резвые красные струйки.
— Они нас тоже убьют, — произнес осетин, когда они спускались на первый этаж. — Или бежать сейчас, или они нас кончат.
То же самое они проделали со вторым убитым, маленьким, коротконогим толстячком, у которого из-под рубахи выглядывая волосатый живот с пупком, а на расстегнутой груди висела нетолстая золотая цепь. Внесли на второй этаж. Стрижайло заметил, что люди в отдалении наблюдают за ним, указывают руками.
Второй мертвец упал вслед за первым, издав похожий, гуттаперчевый звук. Теперь они лежали у стены, один на другом, в нелепых позах. Стрижайло, вместо страха и отвращения, испытал недоумение, — еще два дня назад он был в своей великолепной квартире, наливал себе в толстый стакан золотистый виски, ставил в проигрыватель диск с любимым Скарлатти. Фортепьяно в сочетании с легким опьянением вызывала световые галлюцинации, — бег солнца по воде. А теперь он — член похоронной команды, и у стоящего рядом с ним осетина на белом пиджаке пятно брусничного цвета.
-— Надо прыгать. Не высоко. На мужиков приземлимся нормально. Иначе кончат обоих, — произнес осетин, когда они спускались по лестнице и конвоир приотстал.
Они перенесли еще троих, вываливая их в окно, как кули. Люди снаружи ждали их появления. Кто-то смотрел в бинокль, — Стрижайло заметил две колючие белые вспышки.
Когда, уставшие, они подымали наверх последнего мертвеца, лысого, сначала контуженного, а потом добитого боевиками, осетин сказал:
— Ты как хочешь, я буду прыгать. Может, и не убьют. А здесь и так замочат.
Стрижайло подумал, что напарник прав. Второй этаж был весьма высок, но падение могла смягчить гора мертвецов. А там, виляя, уклоняясь от выстрелов, можно кинуться за угол, взобраться на насыпь, укрыться среди солдат, которые станут стрелять, прикрывая беглецов. Но что-то мешало решиться. Тот огромный, наполненный детьми и женщинами зал, от которого исходила таинственная гравитация боли. Он не мог ее одолеть, был ею затянут, — уже тогда, когда торопился по вечерней Москве на поезд полный предчувствий. Ехал в вагоне среди лесов и равнин, приближаясь к загадочной зоне. Катил на такси, вовлекаемый в незримый поток, рассматривая южные домики. Бежал по двору, сметаемый стрельбой и криками. Всасывался в зал, мешаясь с безумной толпой. Эта гравитация боли не пускала его, принуждала остаться. Он не ответил осетину.