В постановке Богомолова дело вовсе не в сценических новациях, не во всей этой мишуре: плазменных экранах, параллельном действии в титрах, шоковом музыкальном и сценическом оформлении и пр. Все это лишь прием. Больше того: сам Достоевский там - прием. Его вера, идеи, метания, боль не интересны режиссеру. Богомолов ставит на сцене себя, свое высказывание. Роман Достоевского перекраивается им как кажется в антиутопии Владимира Сорокина, что вызывает естественный вопрос: а зачем нужно было брать Достоевского? Ставил бы уж сразу Сорокина Но замысел-то Богомолова как раз и заключается в том, чтобы подать зрителю умерщвленного и препарированного на свой манер классика. И вот это действительно уже напоминает один из рассказов Сорокина, где родители предлагают гостям к столу поджаренное со специями тело собственной дочери. Сказать - эпатаж, ничего не сказать о Богомолове. В "Карамазовых" он целенаправленно и жестко, используя хороших актеров, старые добрые песни, декоративные образы, экранный текст, стилизованный под сказ, пытается возвести происходящее до притчи, символа русской жизни, неизменной, по его представлению, из века в век в своей омерзительности, сладострастном мучительстве, ханжеском благочестии. Русский дух для него - это запашок тления, разложения, гниения, а человек - одноразовый скот, лишенный даже малой толики божественного начала. Это спектакль вовсе не о "гибели Русского Космоса", такового для Богомолова и не существовало, а о ничтожестве всего того, что здесь дорого и свято. Да и поставлен он для публики, мягко говоря, специфической, тупо хлопающей в финале в такт ернически-торжествующему пению черта "Я люблю тебя, жизнь", не понимая, куда тащит ее режиссер
Иное видение и подходы открываются в постановке "Братьев Карамазовых" В. Теплякова. Оформленная в черном цвете сцена, скупые декорации - ничто не отвлекает зрителя от игры актеров, от истории братьев, переживающих на протяжении почти пятичасового спектакля библейские по накалу страсти и коллизии. Да и все повествование о семье Карамазовых здесь приобретает библейский масштаб, однако не с помощью изощренных внешних приемов. Даже звучащая в спектакле музыка исходит, кажется, из глубины кипящих на сцене переживаний и чувств. Тепляков не ставит события. Для него все происходит прежде всего в душе и сознании персонажей. В сделанной им "партитуре" текста Достоевского, с которым режиссер обращается достаточно бережно, каждый актер, ведущий свою партию, это целый мир. Сталкиваясь, расходясь, вновь приближаясь друг к другу, эти отдельные миры, что особо относится к главным героям - Федору Павловичу Карамазову (Евгений Ратьков) и братьям, своей энергетикой и создают эмоционально захватывающую зрителя динамику спектакля. Неожиданно мощные трагические черты приобретает в постановке фигура Смердякова (в замечательном исполнении Владислава Павлова). Его разговоры с Иваном (Дмитрий Козельский), особенно перед самоубийством, одна из вершин стремительно развивающегося действа, которое к развязке - потрясающей сцене безумия Ивана, уходу Алеши (акварельная роль В. Моргунова) и, наконец, суду над Дмитрием (поданным В. Кузнецовым в эпических тонах, он играет "погибшую силу") - становится многоголосым, как будто расширяет рамки сцены до небесных высот и обрушивается на зал множеством таких "последних" вопросов, от которых холодеет душа.
После спектакля "Братья Карамазовы" в театре Владимира Назарова состоялась моя беседа с режиссером Валентином Васильевичем Тепляковым.
"ЗАВТРА". Что можно назвать новаторством в современном театре, Валентин Васильевич? Вы преподаете, ставите спектакли за рубежом, есть, как говорится, с чем сравнивать. То, что видим на сцене МХТ, - это новаторство?
Валентин ТЕПЛЯКОВ. Новаторство?! Это объедки не первой свежести с "барского" (в кавычках) стола западноевропейского театра. Надо ли уточнять, кто может этим питаться?
"ЗАВТРА". Но при чем здесь Достоевский, Уайльд, Чехов?
Валентин ТЕПЛЯКОВ. Как это - при чем? Те, кого вы назвали, - вершины! Разрушить - нет сил, взойти - нет навыков и умений, остается басня Крылова про слона и тогда - скандал, резонанс, публика, отклики критики и т.д.
"ЗАВТРА". Значит, этому не будет конца, пока везде не оттопчутся. Кажется, есть модный Пелевин, адаптируй для сцены, ставь.. Почему надо делать так, чтобы Достоевский напоминал Сорокина? Поставь Сорокина с теми же экранами, в стиле желтых изданий, с орхидеей в чьей-нибудь заднице Поначалу для меня здесь была некая загадка, а потом догадалась: у Богомолова есть сверхцель Вся эта литература-однодневка на обобщения не тянет, а хочется замахнуться на некие образы-символы насчет России вообще, чудовищной страны, гнилой, уничтожающей человека. Вы, мол, нам про "русский космос", а мы вам червей и разлагающуюся плоть. Унитазы, через которые прямо в ад спускается вся российская жизнь, духовные поиски ее великих творцов, которые сегодня презрительно именуют архаикой.