Александр Секацкий ФИЛОСОФСКОЕ МОЖЕСТВО
Александр Куприянович Секацкий (род. 1958) - современный русский (а ещё и петербуржский) философ-эссеист, публицист, писатель; софист по убеждению и призванию, магистр незримой имперской пропаганды и отложенного будущего. Поступил на философский факультет ЛГУ в 1975 году, но через два года был исключён за антисоветскую агитацию и пропаганду (четыре месяца провёл в следственном изоляторе КГБ). Отслужив в стройбате и получив навыки многих полезных профессий (сторожа, кочегара, киномеханика, сварщика, табунщика, осветителя и др.), укрепился на философской стезе. В 1988 году восстановился на факультете и закончил его. В 1995 году защитил диссертацию "Онтология лжи". Между делом преподаёт философию в Санкт-Петербургском университете на факультете философии и политологии (доцент кафедры социальной философии и философии истории). Александр Секацкий как публицист и философ - один из лидеров идеологической группы, получившей название "петербуржские фундаменталисты".
Автор книг художественно-философской эссеистики: "Моги и их могущества: Трактат", "Соблазн и воля", "Онтология лжи", "Три шага в сторону", "Прикладная метафизика: Эссе", "Сила взрывной волны", "Дезертиры с Острова Сокровищ". В короткий список нынешнего "Национального бестселлера" вошла книга "Два ларца: бирюзовый и нефритовый", памятник китайской средневековой культуры, появившийся на свет благодаря исследовательским усилиям Александра Секацкого.
"ЗАВТРА". Вы являетесь теоретиком и практиком такого феномена, как "можество" ("могизм"?). Чем отличается мог от мага?
А.С. Отличия достаточно подробно рассмотрены в трактате "Моги и их могущества". Стоит добавить, что за последние десятилетия существенно изменилось соотношение магического и символического, в частности, современный художник столкнулся с самым глубоким кризисом перепроизводства в истории - кризисом перепроизводства символического. Стремительное обесценивание артефактов привело к тому, что совершенно потерял кредит доверия сам артефакт как таковой. В своё время форма художественного произведения восторжествовала над форматом вещего слова (и вещего жеста) благодаря несравненно большей свободе и, так сказать, безнаказанности в обращении с "чисто символическими" техниками. Но возможности, предоставляемые дешёвыми носителями, типа бумаги, папье-маше и целлулоида, исчерпались. Стало ясно, что искусство либо вновь вернётся к опасным техникам, либо окончательно затеряется среди прочих порождений массового производства. Сегодня для Художника нет ничего актуальнее, чем опыт алхимика, чернокнижника, чем практика могов, если хотите.
"ЗАВТРА". Как вы относитесь к одиннадцатому тезису о Фейербахе, учитывая неоднократные уточнения его перевода?
А.С. Маркс проговорился о том, о чём другие философы предпочитали и предпочитают молчать: задача изменить мир есть своего рода подрывная миссия, присущая всякому настоящему автору и тем более философу. Успех подрывной миссии, как известно, зависит от соблюдения конспирации - самопрезентация метафизики как знания не от мира сего предоставляла философу некоторую свободу высказываний, недопустимую для других символических порядков. "Признательные показания" Маркса в каком-то смысле повлияли на судьбу философии и философов в Советской России: философы лишились даже той безнаказанности, которой пользовались в ситуациях религиозного фанатизма.
Однако, как заметил Николай Иванов, порой приоткрывают истину лишь для того, чтобы скрыть ложь: в "тезисах о Фейербахе" содержится характерная недоговорённость, вызванная смещением акцента. Дело в том, что объяснить мир, повысить степень его ясности и проницаемости, и значит произвести в нём самое радикальное изменение. Ибо наиболее эффективным инструментом преобразования мира является правильный порядок слов.
"ЗАВТРА". Почему вы считаете Штирлица архетипом современного русского философа?
А.С. Инстанция самосознания, которую можно назвать "штирлицем" или "шпионом-во-мне", отвечает за круговую оборону от мира. Поэтому эта инстанция сохраняется даже тогда, когда философия теряет свою дисциплинарную форму или попросту не доходит до неё. Тот или иной признанный философский дискурс скорее позволяет ослабить напряжение деятельности Штирлица, давая шпиону передышку. Экзистенциальная шпионология отходит на второй план, когда философия начинает практиковать узаконенный обмен текстами - в традиции европейской метафизики граница проходит между Сократом и Платоном. Вторичная интенсификация "шпионологической озабоченности" связана обычно с нехваткой признанности. Хроническая недостаточность признанности неизменно сопровождает русскую философию, принимая порой крайне острые формы - с таким очередным обострением мы как раз имеем дело сегодня.
"ЗАВТРА". Какой, на ваш взгляд, основной грех русской философии?
А.С. Как известно, младенцы безгрешны, даже если им удаётся сохранять младенческое состояние до седых волос.
"ЗАВТРА". Как вы относитесь к идее Александра Дугина обосновать русское Dasein?
А.С. Проблема подлинности и собственной аутентичности является, безусловно, важнейшей во всех тех сферах, в которых определён субъект. Первый шаг в этом направлении с безукоризненной лаконичностью сформулирован Фридрихом Ницше: только не спутайте меня с кем-то другим. Значимость национального или, скажем, имперского вхождения, то есть специфической включённости в большое социальное поле не носит характера универсалии. Нетрудно представить субъекта, вполне самодостаточного и без такой включённости. Великое множество подобных обитателей мира можно найти, например, среди сегодняшних жителей общеевропейского дома. Но полная версия человеческого в человеке предполагает это трансцендентное расширение. Хайдеггер нигде не говорит о специфически немецкой окраске Dasein, однако мы вправе предположить, что специфика присутствует в самом способе тематизации сущего. Проект российской самобытности на экзистенциальном уровне отнюдь не является фикцией: учитывая опыт истории можно утверждать, что властителем дум в России станет лишь тот, кто сумеет предложить наиболее яркий и убедительный проект национальной аутентичности.
"ЗАВТРА". А ваше отношение к его интерпретации традиционализма?
А.С. Полагаю, что Александр Дугин, не только своими текстами, но и как фигура, занимает достойное место в философской панораме современной России. Он и драматург, и актер великого конспирологического театра. Представляемая Дугиным версия философского бытия (бытия философом) вносит своеобразные краски в совокупный опыт философствования.
"ЗАВТРА". Можете ли вы согласиться с мнением Сергея Хоружего, что в современной русской философии сильна тенденция ресоветизации?
А.С. В философии это как раз мало заметно, а вот в других сферах публичной речи - в педагогике, в политике, в искусстве - подобная тенденция налицо. Когда-то соц-арт входил в состав художественного авангарда, а все авангарды, как известно, рано или поздно впадают в мейнстрим. Похоже, что соц-арт наконец распробовали, и он пришёлся по вкусу достаточно широкой публике, особенно телеведущим и политтехнологам. Вслед за этим началось самозапугивание - излюбленное занятие русской интеллигенции. Что же касается базиса, выражаясь марксистским языком, то там диктатура капитала пока непоколебима: туда риторика не проникает, а если и проникает, то нисколько не меняет сути дела.
"ЗАВТРА". Готовы ли вы возглавить смену философских поколений в России или нужно дождаться естественной смерти "марксистских динозавров"?
А.С. Любопытно было бы взглянуть на человека, заявляющего: "Я готов возглавить смену философских поколений в России!" По сравнению с ним Ленин, восклицающий "Есть такая партия!" выглядел бы сущим скромнягой. А между тем для имманентных задач философии, в той мере, в какой они персонифицированы в Философе, "руководство поколением" есть нечто внешнее и тягостное. Можно представить себе кислую мину Гегеля в ответ на подобное предложение: ну, разве что, между делом, отдыхая от диктата Абсолютного Духа.
В связи с этим хотел бы заметить, что традиционно напряжённые отношения Художника (в самом широком смысле этого слова) с властью понимаются превратно. Напряжённость отношений имеет множество причин, в том числе, и невроз зависти: как, я, такой талантливый, в нищете, а вы, такие придурки, - в парламенте. И всё же основная причина отсутствия взаимопонимания состоит в том, что власть, на которую претендует художник, несравненно более высокого качества, чем политическая власть. Писатель, например, осознаёт, или интуитивно чувствует, что воздаваемые политику почести позиционны, а не персональны; они адресованы месту, социальной роли, и кто завтра окажется в этой ячейке, тот их и получит - а послезавтра утратит, и поминай как звали. То ли дело признанные, вознесённые на пьедестал собратья - уж им-то не грозит быть перепутанными с кем-то другим. Так что зависть, по меньшей мере, взаимна, и симптомы встречной зависти от актерских претензий Нерона до стишков Мао Цзэдуна крайне поучительны.