Мир приближается к порогу больших перемен. Найдется ли на них у России адекватный ответ?
Сергей Кургинян МЕДВЕДЕВ И РАЗВИТИЕ — 16 Продолжение. Начало — в NN12-26.
САМОЕ ТРУДНОЕ
— не потерять связи между теорией развития и текущей политикой. Теория развития интересна сама по себе. И так легко увлечься ею… Мне — так, наверное, еще легче, чем моему читателю.
Столь же легко превратить обсуждение развития в предлог для тех или иных политических игр. Или даже для сведения каких-либо счетов: политических, идеологических и так далее.
Кто-то скажет: "А вы не шарахайтесь из крайности в крайность! Избегайте и метафизических абстракций, и участия в слишком злободневных дискуссиях". Мудрый совет… Только вот понятно, каков будет интеллектуальный продукт, если его создатели к такому совету прислушаются. Тот, кто будет избегать крайностей, никогда не получит никакого синтеза. Ибо синтез как раз и требует работы с этими самыми крайностями (тезисом и антитезисом — так ведь?).
И опять-таки кто-то скажет: "А тот, кто увлекается крайностями, не получит вообще ничего". Совершенно справедливая констатация. Увлекаться крайностями ни в коем случае нельзя. С ними надо работать. Весь вопрос в том, ради чего.
У меня на этот вопрос ответ есть. Я работаю с крайностями для того, чтобы построить политическую теорию развития. Именно политическую! Само это название — "политическая теория развития" — как раз и связывает крайности: теорию развития и политику.
Другой вопрос, зачем нужна политическая теория развития. Понятно, что, вообще-то говоря, она нужна. Но зачем она нужна сейчас? Почему сейчас есть особая необходимость в построении именно данной теории?
Академическому ученому такой вопрос покажется диким. Политическая теория развития — это "терра инкогнита". Желание посетить такую "терра" для ученого столь естественно… Но я не академический ученый. И никогда не стал бы десантироваться на эту "терра" из одного лишь интеллектуального любопытства. Не хочу сказать, что оно отсутствует. Но оно никак не исчерпывает мою мотивацию.
Мне кажется, что ход вещей неумолимо требует этой самой политической теории развития. Именно политической! Без нее мы можем оказаться в положении, не намного лучшем, чем в конце 80-х годов ХХ века. Мотив "не оказаться в этом гнусном положении" — для меня ничуть не менее силен, чем самодостаточное интеллектуальное любопытство.
Как связывают крайности?
Всё начинается с организации формально-лингвистической связи. Связи слов, обозначающих крайности, через соединительный союз "и".
Есть "политическое слово" — Медведев.
И есть "высоколобое слово" — развитие.
Поставь между ними соединительный союз "и" — и формальная связь возникнет ("Медведев И развитие"). Но толку ли от этой формальной связи?
Для того, чтобы такая связь наполнилась хоть каким-то содержанием, надо от лингвистической формализации перейти к чему-то другому. К чему?
Если не перейти ни к чему по-настоящему содержательному, то слова съедят друг друга. И неважно, какое из слов окажется поглощенным. Важно, что никакой связи между словами не будет. И политической теории развития не будет. Будет либо нечто сугубо конъюнктурное ("отдадим дань новой политической моде"). Либо что-то из разряда тех или иных игр. Когда одно из слов произносится с пафосом, а другое с уничижением.
Но если не игра и не мода, то что?
Поиск смыслов! Только за счет такого поиска может возникнуть политическая теория развития. И если ради нахождения смыслов надо работать с крайностями (метафизикой и политической злобой дня), то и надо работать. А как иначе?
Итак, каковы политические смыслы, востребованные разговором о развитии, который повели сразу два (подчеркиваю — два) главных действующих политических лица текущей российской политики — Путин и Медведев?
ПЕРВЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ — прямой и буквальный. Политики, отвечающие за страну, которая их избрала (все видели, что страна именно их избрала), говорят, что нужно развитие. Почему нужно считать, что они несерьезны? А что, развитие не нужно? Мы можем без него обойтись? Нет, не можем. Нет сейчас для России более острой проблемы, чем проблема развития. Но — "ох, какой моветон!". Об этой проблеме заговорили ключевые официальные лица. Разве можно после этого проблему серьезным образом обсуждать?
Можно, можно. И без разговора этих лиц можно и должно было ее обсуждать. Но коль скоро разговор состоялся, то тем более. Какой бы смысл высокие официальные лица в свое заявление ни вкладывали — буквальный или иной. Они имели в виду буквальный смысл — то есть что развитие нужно нам дозарезу? Тогда нужно переводить обсуждение в политическое русло. Они не вкладывали в свое заявление этот буквальный смысл? В принципе, такое возможно. Никто не может доказать, так это или нет, ибо сие по определению недоказуемо. Но если возможность отсутствия буквального смысла есть, то и ее надо рассматривать.
Начинаем рассматривать — и что получаем? А то, что и в этом случае обсуждать развитие необходимо ничуть не в меньшей степени. Ибо ВТОРОЙ МАСШТАБНЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ, который может быть вложен в обсуждение развития, носит операциональный характер. (Есть такая дисциплина — теория операций.)
С операциональной точки зрения, слово есть способ влияния на реальный процесс, а значит, и способ управления этим процессом. Как именно вы влияете на процесс с помощью слова — это отдельный вопрос. Слово "развитие", разным образом вбрасываемое в процесс, может оказать на процесс то или иное воздействие.
Оно может (а) ускорить развитие, (б) замедлить развитие и (в), коварно легитимировав нарушение функциональной нормы, породить очередную деструкцию.
Ведь функционирование и развитие — это два абсолютно разных (системщик скажет — ортогональных) "вектора". Возможно интенсивное развитие при минимуме функциональной активности. И наоборот — можно так наращивать функциональную активность, что для развития места вообще не останется.
Любой, кто занимался этим самым развитием профессионально, — поймет меня с полуслова. Но ведь им мало кто занимался подобным образом. И потому необходимы поясняющие примеры.
РЕБЁНОК НАХОДИТСЯ
под опекой родителей, которые частично избавляют его от трат энергии на обеспечение функционирования. Но ребенок — существо с огромным профицитом энергии. Зачем ему профицит? Для развития. Старик, став беспомощным, тоже находится под опекой. Но по причине дефицита энергии. Есть разница?
Больному человеку облегчают функционирование в санатории или на больничной койке потому, что у него дефицит энергии. Но отшельник — часто полный сил человек — тоже начинает экономить энергию, переходя на упрощенное функционирование. Это называется "освободиться от суеты". У отшельника огромный профицит энергии. На что он ее тратит? На развитие.
Что такое нынешняя Россия? Старик, дитя, отшельник, белка, крутящая гигантское функциональное колесо? Есть ли энергетический профицит? Если нет, то какое развитие? А если есть? Любой специалист знает, что профицит энергии или будет направлен на развитие, или взорвет систему. У СССР 1985 года был профицит энергии. И что же произошло?
В апреле 1985 года состоялся пленум ЦК КПСС, вошедший в историю под названием Апрельский. На нем был провозглашен абсолютно позитивный и спасительный для страны курс на УСКОРЕНИЕ социально-экономического развития страны. Рычагами ускорения назывались научно-техническая революция, технологическое перевооружение и активизация "человеческого фактора". Если бы хватило политического мужества не отступать в дальнейшем от заявленных целей, страна не только бы сохранилась, но и завоевала новые позиции.
В любом случае следует констатировать, что в апреле 1985 года началась короткая, но важнейшая в политическом и историческом плане фаза периода перемен. И борьба за оценку этого исторического периода является политической борьбой, имеющей значение для будущего. XXVII съезд КПСС (февраль 1986 года) тоже, по сути, был съездом, проходившим под флагом этого самого совершенно позитивного УСКОРЕНИЯ.