Однако, поскольку Деркулов воюет против ЦУР, Сил оперативного развертывания (СОР) Евросоюза и прибалтийско-галицийских наёмников, он автоматом становится "военным преступником"…
Картина военного противостояния, усугублённого подавляющим техническим превосходством СОР и ЦУР, а также "старыми добрыми" двойными стандартами оценки происходящего мировым сообществом, воистину ужасна. Тем более, что Бобров, сам прошедший по огненным дорогам афганской войны со снайперской винтовкой в руках, воспроизвёл в романе живой, аутентичный язык и психологию войны.
Но, несмотря на то, что многие "свiдомi українцi" восприняли роман как личное оскорбление и как гимн милитаристским устремлениям "клятих москалiв", антивоенный пафос роман очевиден.
Любая война, где бы, кем бы и во имя каких бы идеалов она ни велась, — это всегда грязь, кровь невинных, насилие, произвол и ужас. Какой бы невыносимой ни казалась мирная жизнь, война всегда на несколько порядков хуже. Отдавать под трибунал надо не тех, кто в условиях боевых действий, в условиях, когда выбор один: или ты — или тебя, нарушает законы, написанные в уютных кабинетах пухлыми ручками людей, ни разу не попадавших в грязную реальность войны. Отдавать под трибунал надо тех, кто довел ситуацию до предела, до необходимости переступить этот предел, отделяющий мир от войны.
Роман Глеба Боброва "Эпоха мертворождённых" еще и об этом. В нем не упоминаются ни Буданов, ни Ульман, ни Худяков, ни Аракчеев, но стоило бы вменить в обязанность читать этот роман и юристам, разрабатывающим нормы права, и депутатам, голосующим за то, чтобы эти нормы стали законом, а также судьям и прокурорам, ведущим процессы по преступлениям, совершенным солдатами и офицерами во время боевых действий.
Но хочется верить, что прямо сейчас, под Цхинвалом 58-я армия делает невозможной эпоху мёртворождённых.
Евгений Нефёдов ЕВГЕНИЙ О НЕКИХ
"Задумчивый голос Монтана…" — пластинка крутилась давно… И вот у каштанов, парижских каштанов стою, словно это в кино…
Когда вокруг тебя Париж — ты поначалу просто смотришь и молчишь. И понимаешь только то, что ты — в музее, когда вокруг тебя Париж.
Конечно, его "экспонаты" известны давно на весь свет. И вот, наконец, оглядеть бы их надо — да только предела им нет…
Нотр Дам и Лувр, и Монпарнас, Монмартр, Орсэ и Тюильри чаруют вас. Зовут Версаль, Булонский лес, Дом Инвалидов и Фонтенбло — хотя б на час.
…С останками Наполеона невиданный гроб водружён. Пред ним проходили людей миллионы — история Франции он.
Но не кричит никто навзрыд, чтоб он в земле "по-христиански" был зарыт!.. И даже если кто покойника не любит — спокойно зрит и не хитрит…
Вся летопись Франции — это борьба без пощады за власть. Покруче российских тут были сюжеты, и кровь не по капле лилась…
Будь ты борец, будь сам король — не разбирала гильотина твою роль… Но не трезвонят о "репрессиях" французы, на рану-боль не сыплют соль…
Мне скажут: они ж легковесны, им только бы петь-танцевать… Ну что же, за ними такое известно — но грех и другое скрывать.
Они воздать умеют честь всему, в чём слава, героизм и подвиг есть. В Париже площадь Сталинград жива доныне! Но мне вдвойне печально здесь…
Ведь новые власти России, забыв о Советской поре, великих героев её отразили ну разве что в интер-игре…
Не своему ль забвенью вслед — имеем мы от настоящего привет? На всех наречьях говорит Париж с гостями — а нам такой поблажки нет…
И это тем более странно при взгляде с иной стороны: ведь первые лица в восьми главных странах — друг дружке вполне братаны…
Но это так — строка в блокнот… А я Парижем всё брожу, открывши рот. Хотя и видел до него края другие, где много есть любых красот.
Париж позабудешь едва ли, с ним как-то по-детски легко. Париж не глобален — и так же реален, как солнце в бокале "Клико".
Да, мир непрост. Но ты, Париж, душой раскованной задумчиво паришь над суетой, что только ночью чуть стихает, хоть скоротечна эта тишь…
На башне Эйфеля, с которой обзор и далёк и пригож, стою и смотрю на немыслимый город, что вправду на праздник похож.
И нелегко найти слова, к такому чуду прикоснувшись лишь едва. Но подо мною так знакомо плещет Сена, как будто там — река Москва…