Холм, живой, гудящий, как колокол, наполнен голосами и песнопениями. Проповедует, наставляет, являет чудеса. Недавно, в предрождественский вечер, паломницы, шествующие из Спасо-Илеазаровского монастыря в Псковско-Печерскую обитель, поднялись на Холм. Темное небо над ними раскрылось, и в тучах просияло восемь огненных крестов, словно Холм восьмикратно отразился на небе. Что значило это знамение? Какие испытания для русской земли оно обещало? На какие крестные подвиги созывало оно русский народ?
Пусть праведник и поэт разгадают начертанные в небесах письмена.
Олег Дорогань ВЕЛИКОЕ ХОЛМОТВОРЕНИЕ О романе Александра Проханова «Холм»
У АЛЕКСАНДРА ПРОХАНОВА — новый роман, новая поэма в прозе. Автор по-прежнему неукротим, неистощим, неисчерпаем. И можно смело сказать: поэмы в прозе его самобытны, новаторски великолепны. А система его мыслеобразов — это целая поэтика. Каждая деталь вырастает до знака, символа, высвечивает глубинные смыслы, собирается в единый свод.
Стремление к гармонии, к вселенскому равновесию всегда отличало письмо Проханова. И весь арсенал художественных средств во всех его вещих вещах свидетельствует о нём как об истинном поэте. Ведь он и стихи пишет. Недаром же Валентин Устинов в своей поэтической книге "Держава" Александру Андреевичу посвящает стихотворение "Ревнитель", в котором есть такие строфы:
Певун. Плясун. Затейник хитроглазый.
Поэт. Прозаик. Страстный острослов.
Прямой потомок молокан Кавказа.
Ревнитель государственных основ.
…
Пируй, творец! Под ястребиной крышей
покоя нет и поворотов нет.
Одно дано, одно дано нам свыше -
любить и жить.
Живи в любви, поэт!
Совсем недавно я столкнулся с критическими выпадами против использования поэтического инструментария в прозе. Дескать, что поэту хорошо, то прозаику смерть. Аллитерированность или инверсионность якобы вредят прозе. Согласен, ничто не приемлет излишеств, мера — формат вещей. Лефорт не перепьёт Петра, ну да проза вполне может перепеть поэзию.
Что касается прохановской прозы, то в ней как раз вместе с "босхианскими метафорами" и "раблезианскими непристойностями" немало акустической звукописи, аллитераций, свои инверсии с эховыми словосочетаниями, свои мотивы, своя мелодия, наполняемая то сюитной, то симфонической полнотой.
Правда, от книги к книге и метафора, и эпитет становятся яснее и точнее, а потому и проще, зато интонация всё раскрылённее, сакральнее, со всё более долгим эхом. И в то же время излишеств всё меньше, зато каждая подробность бьёт в "десятку", неся и разворачивая смыслы. И всё это подчинено маятниково размахивающейся выверенной ритмике.
"Чеченский блюз" — название говорит само за себя. "Идущие в ночи", — отсылает к английской песне "Странники в ночи", но здесь уже не столько элегическая, сколько обострённая тревога, бетховенски зазвучал катарсис трагедии.
Названием романа может овладеть метонимия, да ещё и с тяготением к анафоре: пожалуйста, "Господин Гексоген". На официально патриотическом писательском крыле этот роман почему-то подвёргся чуть ли не разносной критике. И по мнению многих, вышеназванные романы о Чечне признаны лучшими в литературном наследии писателя и его затмевают.
Кто-то из откровенных недругов А.Проханова назвал его творения графоманией, приводя лишь одно удачное сравнение моста с кардиограммой сердца.
А В.Гусев, помещая в "Московском вестнике" свои дневники с разрозненными мыслями на полжурнала, как-то обвинил А.Проханова в саморекламе.
И каждое вступительное слово прохановской газеты "Завтра", где в небольшом срезе отражается вся эпоха, действительно, как бы рекламирует его неповторимый стиль, блистая точным, метким метаисторизмом и безобманным магнетизмом.
Такое впечатление, что гений Александра Проханова перехватывает гиперболоидные молнии Николы Теслы, этого славянского гения, пущенные им столетие назад с башни на Лонг-Айленде, и творит ими свои огненные страницы.
Даже либералы вынуждены были поднять руки перед "красно-коричневым" автором, проголосовав за вручение ему престижной премии "Национальный бестселлер", — и именно за "Господина Гексогена".