Но предположим, что спецкредитование осуществят в нынешней ситуации какие-нибудь неудобные для либералов незападные иноземные центры. И что? Они ведь тоже чего-нибудь потребуют, помимо элементарного возвращения кредитов. Любое такое требование — есть изменение траектории движения в сторону, отвечающее внешним интересам. Интересам страны, которая дала этот кредит. В принципе неважно, повторяю, кто его даст — Запад, Восток, Юг… Это важно для лоббистов. Западных прежде всего, потому что они верят в укрепление зависимости России именно от Запада и имеют к этому основания. Но о чем-то могут мечтать и другие лоббисты — восточные, южные.
Страна же… Ее в любом случае потянут за веревочку в ненужную для нее сторону. А уж если потянут сразу в несколько сторон, то… Впрочем, читатель не нуждается в длительных разъяснениях по поводу того, что бывает, если несколько сил (к примеру, лошадей) тянут человека в разные стороны…
Завершив рассмотрение спецкредитного фактора, одного из простейших и наиболее существенных, я могу заняться чуть более сложными вещами. И задать читателю вопрос: если утром гусь гогочет, а вечером им будут угощаться, то когда началась для гуся катастрофа? Ведь не тогда же, когда ему свернули шею? И не тогда, когда зажарили?
Вопрос мой имеет прямое отношение и к политической практике, и к теории катастроф. Для неспециалиста катастрофа — это момент. А для специалиста — это процесс. Но ведь неспециалист… он… ну, не знаю… как минимум он, наверное, читал сверхпопулярный в советское и постсоветское время роман Булгакова "Мастер и Маргарита".
Я апеллирую к этому роману именно потому, что он сверхпопулярен и в каком-то смысле достаточно прост. А также потому, что в нем действительно изложена теория катастроф, адаптированная к пониманию неспециалистом. Я не особый почитатель Булгакова вообще и этого его романа в частности. Но мне дозарезу нужно, чтобы и политики, и эксперты, и мои сколь-нибудь продвинутые сограждане не просто уяснили себе, что катастрофа — это не миг, а процесс со своими фазами, но и по-настоящему прониклись пониманием подобного обстоятельства. Пожалуйста, потратьте силы на то, чтобы проникнуться. Это очень пригодится! И с политической, и с бытовой точки зрения.
Итак, сюжет из Булгакова как одна из метафор, разъясняющих теорию катастроф…
Аннушка захотела купить масло. И в тот момент, когда она только захотела его купить, уже нечто началось… В любом случае, катастрофа началась не тогда, когда Берлиозу отрезало голову, а раньше. Воланд это всячески подчеркивает, указуя на то, что Аннушка-де, мол, "уже разлила масло", а значит, катастрофа началась… А начавшись, развертывается. Лекция Воланда вполне могла прозвучать на каком-нибудь нью-йоркском закрытом обеде. Не потому, что Нью-Йорк — это "город Желтого Дьявола", а Воланд — понятно, кто. А потому, что лекция Воланда — на тему о катастрофе. О том, что катастрофа — это нечто, разворачивающееся во времени.
В теории катастроф всегда есть место метафизике, эсхатологии и много еще чему. Не зря я назвал ее синтезом топологии и мифологии. Поверьте, это именно так.
ИТАК, ВОЛАНД в своей лекции о катастрофе, читаемой Берлиозу, всячески подчеркивает, что разлитое масло — есть часть катастрофы. Что когда вы идете к трамваю, а рядом с рельсами разлито масло, то это тоже определенная фаза катастрофы (в той же степени, в какой амбициозные проекты вождя в совокупности с отказом от мобилизационной идеологии являются фазой катастрофы). Воланд Берлиоза в этом убеждает — а Берлиоз Воланду не верит. Что ж, и гогочущий гусь не верит, что будет подан в соответствующем кулинарном исполнении на чей-то там "закрытый обед".
Что гогочущий гусь, что оптимистичный Берлиоз, что какая-нибудь вдруг лопнувшая огромная корпорация (та же Lehman Brothers, например… да и у нас есть на этот счет очень яркие примеры из прошлого). Что — политическое руководство, элита, класс в целом… Оптимистичность настоящего не означает, что оно не беременно катастрофой.