И здесь перед автором стояла задача не столько дать новое осмысление признанным "атлантам", держащим небо нашей поэзии на своих плечах, сколько найти среди них место для еще одной фигуры. Да, "король поэтов", "я — гений Игорь-Северянин", "ананасы в шампанском"… И — ничего более. Даже в ряду его современников: Блока, Гумилёва, Маяковского, Есенина — масштаб Северянина как поэта, мягко говоря, не впечатляет. Хотя он и пережил их всех на добрый десяток-другой лет. Может быть, это оптическая иллюзия, обман зрения? Или всё-таки нет?
Пресловутый "классовый подход" к оценке литературного процесса в целом и отдельных его участников, казалось бы, давно изжил себя, но вот в политике он, например, можно сказать, переживает второе рождение — например, в лице сверхпопулярного ныне Константина Сёмина. Значит, и в литературоведении, в критике можно вскоре ожидать чего-то подобного. И это — не просто так. Читатель для литературы не менее важен, чем писатель. И, наверное, никто не будет спорить с тем, что в начале ХХ века творчество Блока прочно ассоциировалось с интеллигенцией, Гумилёва — с дворянством, Маяковского — с рабочим классом, пролетариатом, а Есенина — с крестьянством. И кого из них, при всём уважении к остальным, больше всех читают, поют и просто любят и помнят сегодня в России? Разве — не Есенина? И разве не понятно — почему? А кто такой Северянин? Да вот же — король, монарх. Не казнённый, но какой-то "не такой", в одночасье ставший "лишним", оказавшийся в эмиграции и забытый. Деклассированный элемент, люмпен, прекариат, выражаясь современным языком.
Тем и становится вновь интересен. Он настолько "выпал" из своего времени, что намного обогнал его — в своей, казалось бы, муторно-тяжкой и неприкаянной, почти нищенской эмигрантской жизни, которую он вёл больше двадцати лет… Вот чего у Владимира Григорьевича Бондаренко не отнять — так это литературной чуткости. Больше двадцати пяти лет после развала Советского Союза он связан с независимой Эстонией, а вот близкой по этому параметру фигурой Северянина заинтересовался только сейчас. Не потому, что раньше не замечал, а потому что ничем особым та не выделялась, ничего важного не значила — на фоне предельно (порой — смертельно) острых общественно-политических и чисто литературных российских баталий.
Вот дошёл черёд и до странного "царственного паяца", до "шута на троне" — пусть даже на троне поэтическом. Дошёл в тот момент, когда весь мир стоит на пороге глобального и тотального расчеловечивания человека, погружения огромных масс в небытие: реальное, путём уничтожения "лишнего" населения планеты, или виртуального, путём погружения их в мир "матрицы", где можно всё: от путешествий в самых невероятных мирах до любви с фантастическими красавицами, от создания могущественных империй до поединков с чудовищами и злодеями, — всё, кроме реальной, настоящей жизни. "Грёзофарс", по Северянину. Бесконечный сон — только не наркотический, а "он-лайн"…
Именно то, что смоделировал почти век назад Игорь-Северянин своей удивительной, "неправильной" жизнью и таким же "неправильным" творчеством. Порой даже кажется, что во время революций люди и общества каким-то образом "заглядывают" не только в своё ближайшее будущее, но и намного дальше. "Вдруг стало видимо далеко во все концы света…" — как писал ещё Гоголь. Только эти "дальние" семена падают не так густо, как "ближние". И "редкая птица-тройка долетит до середины Днепра…" И, находя такое "семечко", каким-то невероятным образом долетевшее из прошлого и прорастающее в настоящем, удивляешься ему, как чуду, удивляешься тому, насколько же этот мир, эта жизнь оказываются богаче наших представлений о ней. И наших ожиданий от неё.
"Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб…"
Это ведь тоже Игорь-Северянин, стихотворение 1925 года. Страна не бросила цветов в его гроб — не до того ей было в декабре 41-го, когда нацисты рвались к Москве, а территория Эстонской ССР, только-только вошедшей в Советский Союз, была оккупирована вермахтом…
Искусство требует жертв — наверное, поэтому жизнь коротка, а искусство вечно. Недавно учёные прорастили найденное при археологических раскопках дворца Ирода Великого двухтысячелетнее семя давно исчезнувшей иудейской финиковой пальмы. Может быть, что-то похожее случится и с поэзией Игоря-Северянина. Не "розы в гробу", а живое древо…