Но это все — домысленная мной метафизика. Надпись-то, судя по представленному здесь же ее китайскому варианту, означает всего-навсего: "Охрана окружающей среды — дело каждого".
ФОРПОСТЫ ИМПЕРИИ
Вы когда-нибудь видели эту китайскую диковину: в цельном куске слоновой кости вырезаны как бы вложенные друг в друга шары? Говорят, лучшие мастера в Гуанчжоу могли вырезать до 36 таких шаров. Для китайца пространство слоисто и сводится, в сущности, к складке — прямо по Делезу. Китайский мир не просто сложен, но и сложен из самого себя. Мембрана, фильтр, вход-выход, устанавливающие взаимообмен и циркуляцию всего, — подлинное средоточие китайской картины мира. Сам Китай, "Срединное царство", средоточие мира есть не что иное, как сложенное в себя пространство, не имеющее одной четкой границы. Это и некая местность, и "континентальный Китай", и периферия континента (Гонконг, Макао, Тайвань), и китайский мир Юго-Восточной Азии, и мировая китайская диаспора. Шелковый Путь, рассматриваемый через призму китайской политики, тоже есть череда застав, регулирующих вход в империю и выход из нее. На то он и Срединный мир, чтобы быть одновременно внутри и вовне. Не отсюда ли происходят объявления про "внутренний и внешний" торговый городок?
Один из самых дальних форпостов империи располагался уже под Урумчи. Это крепость, построенная в 7 в., в пору расцвета Танской державы. Теперь здесь музей, и таблички с надписью "Progress" (калька с китайского выражения "продолжение осмотра") указывают маршрут движения посетителей. Указатели приводят к пустырю за земляными стенами, усеянному древними черепками. Все правильно: прогресс и ведет к пустырю — не просто физической пустыне, где еще может расцвести новая жизнь, но к пустыне внутренней, к Земле, опустошенной технократическим проектом.
Сев поздним вечером на поезд в Урумчи, к полудню следующего дня прибываешь на станцию Хунлюйюань, откуда еще два часа едешь по пустыне автобусом в Дуньхуан — главные западные ворота в старый Китай. Это место славится "пещерами тысячи Будд": начиная с середины 4 в., когда местные жители сподобились увидеть здесь нерукотворный "свет Будды", на протяжении тысячелетия благочестивые люди разных племен и званий рыли здесь пещеры, расписывали их фресками и ставили в них большие статуи Будды. Самый примечательный и в своем роде уникальный персонаж дуньхуанских фресок — так называемые "летающие небожительницы", ставшие нынче эмблемой или, говоря по-современному, брендом, этого края. Гигантские небожительницы стоят на площадях Дуньхуана, мелькают на буклетах и витринах магазинов, и даже в фойе нашей гостиницы на местное варьете зазывали девицы, наряженные небожительницами (гвоздь программы — танцовщица в бикини, изображающая буддийскую богиню милосердия Гуаньинь).
Исторически же Дуньхуан стал как бы универсальным трансформатором духовных напряжений, кузницей метаэтнической, небесной идентичности, так удачно воплотившейся в образе грациозно парящих ангелов. Очарование Дуньхуана, проистекает, несомненно, из этой свободы от навязываемых обществом личин, чистой радости духовных метаморфоз.
В сотне километров на северо-запад от Дуньхуана (т.е. на расстоянии трех дневных переходов каравана) сохранились стены знаменитой Яшмовой заставы — крайнего западного рубежа древнего Китая. Рядом кое-где виднеются остатки Великой стены, построенной в 1 в. Место дикое, до странности аутентично древнее: кажется, закроешь глаза и услышишь тяжелую поступь верблюдов и гортанные крики погонщиков. Здесь начинаешь понимать, что без пустыни на рубеже империи жить нельзя: творческие метаморфозы свершаются в пустоте.
Да, империя давит, но у нее обязательно есть форпост, своя Яшмовая застава, которая не давит, а дарит единственное достойное дарения: свободный полет духа. Даже даосский патриарх Лао-цзы написал свою великую книгу на западной погранзаставе, после чего навсегда исчез, растворился в небесной дымке. Скажу больше: форпост империи выявляет скрытую пружину имперского уклада, каковая есть преодоление косного бытия в порыве творческой воли, восхищенность событием, свершением, которые никогда не есть, но всегда грядут. Ведь и своей аурой величия империя обязана тем, что живет предчувствием великого.
Мне могут возразить, что лучше бы вовсе стереть различия между центром и периферией и учредить какой-нибудь всемирный либеральный союз на манер европейского. Но, во-первых, что-то не вытанцовывается такой союз и притом в первую очередь по вине Запада. А во-вторых, так ли уж привлекательна скучающая, насквозь лицемерная современная Европа?
КУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА
Туристический бизнес в Китае откровенно и по-партийному строго подчинен задаче "патриотического воспитания". Так называемые культурные памятники на Шелковом Пути по большей части — грубые новоделы, изобилующие нелепыми анахронизмами. Но истина в эпоху постмодерна не дышит, где хочет, а фабрикуется. Тезис очень симпатичный китайцам, которые, как я уже не раз писал, лишены вкуса к исторической оригинальности. Лучше всего об этом сказал один из наших гидов в дуньхуанских пещерах. Показывая работу местных реставраторов, бесцеремонно закрасивших прежние фрески, он с гордостью заключил: "Мы сделали лучше, чем было!".
С истинно китайским усердием повсюду пропагандируются два пункта: благотворность китайского присутствия и нерушимая дружба народов в этих краях. Нигде даже не упоминаются злодеи, для защиты от которых строили здесь все эти крепости и стены. Да и как упомянуть, если эти враги великой дружбы подозрительно похожи на предков современных тибетцев и уйгуров?
Союз коммерции, развлечения и политики выглядит в Китае совершенно естественно, ибо зиждется на прочной основе всего китайского миросозерцания: почитании жизни как формы нравственного существования. Для китайца благосостояние, здоровье, мораль, власть, знание и удовольствие суть одно, всякое мероприятие есть, в сущности, миро-приятие. Официальный патриотизм только удостоверяет принадлежность к этому столь же органичному, сколь и культивированному всеединству сознательной жизни. Оттого же он — лучший и даже, пожалуй, единственно безотказный способ обеспечить единство власти и народа. Марксизм, по-западнически проникнутый духом противоборства, давно отдыхает.
В самолете, летя из Сианя в Чэнду, я наткнулся в китайской англоязычной газете China Daily на статью с заголовком по-китайски косноязычным: "Мир бесценен в поиске счастья". Ее автор, излагая основы глобальной стратегии Китая, методично бьет по квадратам, как опытный артиллерист.
"Китай должен защищать мир и согласие во всем мире и способствовать развитию человечества. Вожди нашего государства на протяжении нескольких поколений стремились к этой цели…
Мирный человекоцентричный путь Китая — это логический выбор прогресса. Люди же образуют гармоническое общество…
Традиционная для Китая культура мира ставит превыше всего совершенствование характера. Мы верим, что искренность позволит преодолеть все трудности, а открытость ума лучше предвзятости…
После образования КНР правительство придавало огромное значение моральной традиции страны. А вера в то, что "мир бесценен", есть сердцевина культурной традиции Китая…
К сожалению, в некоторых районах мира все еще сильны международный терроризм, национальный сепаратизм и религиозный экстремизм…"
Кондово. Но на своем уровне эффективно. А мы все не можем определиться не только со своей национальной идеей, но даже с тем, вводить ли в школах хотя бы факультативно курс "основы православной культуры" (название, впрочем, какое-то корявое, нерусское, труднообъяснимое). Притом, что в послевоенной демократической Сербии Закон Божий в качестве того же факультатива преподается во всех школах.