Удивительно: не было никакого страха, когда я был на передовой, видел убитых, и сам каждую секунду мог быть убит. Но шли годы, десятилетия, и не переставало мне сниться, что меня отправляют на передовую, и я просыпался с чувством какой-то тоски, что ли.
В своих воспоминаниях, впервые опубликованных в книге моей "Надежда исканий" (1978), я подробно писал и о других, с моим участием, боевых эпизодах на Курской дуге - вплоть до того, как был тяжело ранен осколком мины. И всё, что было тогда, не столько даже вспоминается, а, говоря церковным языком, пребывает во мне. И особенно - картины немецкого отступления с мертвыми телами по дорогам, полям гитлеровских солдат, вблизи терявших казавшуюся до того таинственность врага.
Уже спустя много лет после войны я впервые поехал в Германию, и перед поездкой Вадим Кожинов полушутя-полусерьёзно сказал мне по телефону: "Вы скажите, что воевали на Курской дуге, но зла не помните". Наша русская природа - не мстительная, но наплывало на меня то военное прошлое, когда я находился рядом с ректором Лейпцигского Литинститута, по приглашению которого, мы, преподаватели и студенты Литинститута имени Горького, приехали в ГДР. Этот ректор, плотный, бюргерского склада, с тяжелым взглядом немец по фамилии Шульц воевал в России, был пулемётчиком, и меня не покидала мысль, когда я видел его, говорил с ним, - не он ли строчил из пулемёта во ржи в описанный мною день нашего наступления на Курской дуге в начале августа 1943 года, и сколько же выкосил он за войну наших людей.
Потом я был в Кёльне, где в институте славистики Кёльнского университета работал профессор Вольфганг Казак, автор известного "Лексикона русской литературы XX века". В юности он состоял в гитлерюгенде (союз гитлеровской молодежи), воевал против нас, в конце войны, восемнадцатилетним оказался в советском плену, затем вернулся в Германию. В разговоре по телефону он сказал мне, что знает меня, но не пригласил в свою Муху (дом под Кёльном), где днюет и ночует московская либерально-диссидентская публика - "источник его знаний о русской литературе". В институте славистики он привел меня в пустую аудиторию, и когда после своих замечаний об односторонности его "Лексикона…" я сказал, что писателей у нас навсегда разделили 3-4 октября 1993 года, что "апрелевцы-демократы" подтолкнули Ельцина к "решительным действиям", Казак по-молодому вскочил с места, метнулся вниз по лестнице (на какое-то совещание), и разговор наш закончился уже на ходу. Он знал, конечно, что, как и он, я воевал, и это, видно, вряд ли могло расположить его к собеседнику…
Сквозь смрад либеральной клеветы о нашей Священной войне, юбилейных игр вокруг 9 мая политиканов, гробящих нашу нынешнюю армию, сквозь пошлость, скотство "красивой жизни" буржуазных хищников, горит во мне режущий душу плач моей бабушки, получившей похоронки на двух своих сыновей: двадцатичетырехлетнего Мишу, капитана-артиллериста, и двадцатилетнего Костю, танкиста. А моя мать, вспоминая однажды своего младшего брата, сгоревшего в танке под Веной за неделю до окончания войны, сказала: "Я целый год не могла затапливать печку. Зажгу спичку - и о Косте думаю, как он, бедный, в танке горел…" И тихо заплакала. Я внутренне вздрогнул - как она, почти физически, чувствовала муки брата, и никогда никому об этом не говорила, первый раз вырвалось за четверть века…
7 мая 2009 года
Валерий Ильин ДВАЖДЫ УБИТЫЕ
Я писал эти строки накануне очередного праздника Победы в Великой Отечественной войне - праздника по-настоящему всенародного и весеннего.
Вместе с природой расцветает и наша национальная душа. Первая полынь уже серебрится в степи между Волгой и Доном. В 27 км от центра Волгограда у села Россошка расположены два солдатских кладбища: русское и немецкое. Тут-то и производятся ныне перезахоронения останков советских и немецких солдат, погибших в ходе Сталинградской битвы.
Именно в апреле, пока ещё не вошло в рост степное разнотравье, на земляных проталинах особенно бросается в глаза одна не очень-то весёлая примета весны: тут и там желтеющие разрозненные кости, отрепья ремней, портупей, подковки от обуви - рядом с бесчисленными копками вокруг. Ходишь, прикапываешь на место вывороченные комья дёрна и думаешь себе: "они открылись". Теперь до самых морозов будут маячить в степи странные субъекты: не грибники и не охотники, не фермеры и не гастарбайтеры, - в камуфляже, подпоясанные ремнями с пряжками с затёртой руной, в кепках на немецкий манер. Обязательный атрибут пришельцев - справная лопата с укороченным черенком и верещащий на разные лады металлоискатель, натасканный на всякий скрытый под землей железный "хлам да хабар" (это "феня" у них такая), размеры "ништяков", глубины залегания…