Всё это должно быть чертовски смешно и романтично, как утверждает дебютант-режиссёр Кларк Грегг. Но чёрная комедия с финалом, примиряющим аутсайдера с "козьим племенем", вызвала непонимание у верных фанатов Паланика - тот об этом ничего не писал. В его Америке, вспоротой едкой сатирой, как тесаком, слишком мрачно и неуютно для долгих поцелуев под музыку группы "Radiohead". Во время первого прочтения Палаником "Удушья" на публике одного человека стошнило, а двое упали в обморок. Возможно, для слабонервных читателей, такая "грязная" литература является заменой кушетки психоаналитика, самоочищением путём познания отвратительного, фекальной терапией особого рода. Фильм, наоборот, призван оставить в душе позитив, и не побоюсь этого слова, некоторую надежду.
Кларк Грегг - конечно, не Дэвид Финчер, с визуальным мышлением у него туговато. В прошлом актёр и сценарист, Грегг состряпал ничем не выдающийся "арт-хаус у выдр", скрашенный разве что яркими актёрскими работами Сэма Рокуэлла и Анжелики Хьюстон. С фильмом Финчера "Удушье" соотносится примерно так, как писательский талант Джона Стейнбека с аллегорической макулатурой Пауло Коэльо. Подлинная контркультура умерла и давно превратилась в неприличное слово. Если нам и суждено узнать имена новых героев подполья, то это будет не здесь и не сейчас. Как справедливо заметил Чак: "Мы настолько прочно засели в ловушке, что любой путь к побегу, который мы можем вообразить себе, окажется лишь новой частью западни".
Сергей Герасимов ОН ВИДЕЛ ДАЛЬШЕ НАС… Памяти историка Владимира Махнача
"Не прячь пустыню, ведь она растёт!" - написал в свое время Ницше. Действительно, растёт. Вот еще одного живого и искрометного не стало, и пустыня "продвинулась", выросла, захватив еще у жизни.
Он был человеком невероятно одаренным и беззаветно преданным Христу, Его церкви и России. Но свою православность он умело сочетал с активной общественной позицией. К сожалению, на мой взгляд, тот энергетический потенциал, которым обладал Владимир Леонидович, не был востребован ни в политическом пространстве России, ни - чего уж греха таить! - в церковном. Последнее время он всё чаще сетовал именно на свою невостребованность, на невозможность полноценной реализации. Я чувствовал, что это мучает его, чего стоит только такое высказывание, которое я не раз последнее время слышал от него: если бы церковь не рассматривала самоубийство как смертный грех, то он, скорее всего, воспользовался бы правом прервать свой жизненный путь. При этом он не был нытиком или истериком, он говорил это вполне спокойно и как-то отрешенно.
Мы познакомились с ним в 1996 на радиостанции "Радонеж". И через какое то время сдружились. Я просил его сделать несколько цикловых передач, он всегда радостно откликался и приходил на запись, совершенно не заботясь о гонорарах, - он вообще был бессребреник. Поражал удивительный дар импровизации, которым он обладал. Никогда я не видел у него никакого заготовленного текста, он вообще не любил писать, как сам неоднократно подчеркивал, но говорил просто блестяще. Помню, как однажды - кажется, в "Московских новостях", - напечатали какую-то мерзость про Шафаревича. Я раздобыл этот номер, и вечером, когда он записывался, подсунул ему текст. Владимир Леонидович потратил буквально пять минут на то, что бы ознакомится с содержанием публикации, и так мастерски, залихватски отделал автора, что просто любо-дорого было посмотреть. Игорь Ростиславович потом просил телефон Махнача, звонил, благодарил.