Я спрашивал, мне отвечали. Сначала мне изобразили иероглиф, обозначающий человека вообще, но мне нужно было не это, а то, что китайцы думают о нас про себя, в своем бессознательном, когда они остаются один на один с собой. Ведь иероглиф человека обозначает и японца, и русского, но любой китаец хорошо понимает, что японец - это японец, а русский - это русский, и вместе им не сойтись. Результат моих исследований закончился объяснением гида, который почему-то называл себя русским именем Сеня.
Итак, японец - это что-то плотное, упругое, то, что занято. Туда к ним так просто не пролезешь. А русский - это что-то пористое, пустое, незанятое, это то, что можно занять, и никто тебе ничего не скажет. Русский - это пустота, которую нужно еще освоить. Мы - это некая целина, которую предстоит поднять китайцу. Россия - это вселенная, которая говорит небу и земле: засели меня. И они заселяют.
И тогда я подумал, что прав этот Сеня: есть в нас все-таки что-то бабье. Без стержня мы, без ветрил, поэтому-то мы себя и русскими не называем, а называем себя россиянами, евразийцами, европейцами. Уж очень пластична у нас наша сущность. Ничто не помешает нам назвать себя и китайцами.
КИТАЙСКИЙ НАДЛОМ
И все же я нашел один изъян у китайцев: у них, видимо, проблемы с сослагательным наклонением. У них прошлое не на месте, оно не в прошлом. Они его не пережили, они его вытеснили, и поэтому оно у них в будущем, откуда оно вечно к ним возвращается.
Однажды я процитировал своему китайскому другу Сене фрагмент из "Вкуса корней". Отрывок этот звучит так: "Если ты хотя бы немного не отстранишься от мира, ты будешь подобен мотыльку, летящему в огонь, или барану, бодающему плетень". Баран - это, пояснял я Сене, тупой натурфилософ. Мотылек - это самозабвенный реалист. А мы с тобой, говорил я Сене, все-таки аутисты. У нас должен быть зазор по отношению к миру. Не будет зазора, не будет и воображения. Ничего не будет.
Сеня слушал меня внимательно, а потом, улыбнувшись, сказал: я не читал "Вкуса корней", я знаю, что такое реализм, и не знаю, что такое аутизм. Действительно, подумал я, китайцы - реалисты. Когда им было нужно, они изучали японский язык, потом им понадобился русский, и они изучали русский; теперь им нужен английский, и они, забыв русский, изучают английский. Другой мой китайский собеседник сказал, что плохо знает Лао Цзы и Конфуция.
Китайцы прагматики, и поэтому им нужны новые технологии и не нужны Лао Цзы и Конфуций. Но "Вкус корней", равно как Лао Цзы и Конфуций - это то, что не пережито китайцами. Это их незабвенное, которое всегда будет возвращаться к ним из будущего. Китаец без Конфуция - это как русский без Христа, то есть ненастоящий китаец.
НАСТОЯЩИЕ КИТАЙЦЫ
Настоящих китайцев я видел в Летнем Саду императрицы Китая. Они чертили водяные знаки иероглифов, значения которых были непонятны даже Сене. А еще настоящие китайцы были на площади Тяньаньмынь. Увидев нас, они останавливались, наивно улыбались и рассматривали нас как нечто диковинное. Иногда они подходили к нам, трогали за рукава, что-то говорили и фотографировали. Эти китайцы приехали в Пекин из каких-то провинций, они знают запах земли. У них, видимо, были простые мысли и ясное понимание своего места в мире.
ЕДИНЕНИЕ
То, что у китайцев простые мысли и твердая вера в будущее, я понял на концерте в Большом театре Пекина. Военный хор в сопровождении оркестра исполнял различные песни. Были и сольные номера ведущих китайских певцов. Мою душу порадовало исполнение нескольких русских песен. Среди них, конечно, были "Калинка-малинка" и советские песни. Но вот в самом конце артисты стали исполнять, если я правильно понял, какие-то партийно-идеологические песни, и это исполнение довело зал до экстатического состояния, в котором уже не было ни сцены, ни зала, ни зрителей, ни артистов. А был единый порыв людей, готовых идти заполнять все незаполненные пространства мироздания.
Я покидал Большой театр в Пекине с чувством легкой грусти, потому что иногда так хочется забыть себя и оказаться частицей какого-то великого потока.
Тит ДОСТАЛИ…
Блеснул и погас XXXI Московский международный, оставив впечатление чего-то пестрого, громоздкого и случайного. Кто бы мог подумать, что старейшему кинофестивалю, проходящему в столице вчерашней киноимперии, придется доказывать собственную необходимость? При этом, доказательства будут зиждиться на более чем скромных основаниях.