Киршбоу записывал, и лицо его было то строгим, то торжествующим, то презрительно-недоверчивым.
Есаул понимал переживания посла. Киршбоу был тем, кто присутствовал при окончательном сломе стратегического соперника. Посол торжествовал победу, презирал в лице Есаула проигравшего врага. Но одновременно любил этого жалкого пораженца, доставившего ему радость победы, решившего устроить в честь победителя фольклорный праздник. Любовь к поверженному врагу была любовью хозяина к усмиренному рабу, готовому исполнять самые унизительные и черновые работы.
Именно этого и добивался Есаул, приглашая посла на праздник. Услужливым видом, подобострастными жестами не давал возможность Киршбоу разглядеть беспощадные искры, мелькавшие вдруг в его прищуренных темных глазах.
Парад завершился, и на луг повалил народ из окрестных селений. Бабы, мужики, малолетние дети. Иные женщины, страдающие от бесплодия, в последний раз получали возможность прикоснуться к целительной ракете истосковавшимися лобками. Приближались, задирали подолы, терлись бездетным тоскующим лоном о титановые сопла, сияющие обтекатели, графитовые, жаростойкие рули. Доходили до исступления, начинали кричать, валились без сил, после чего их уносили заботливые мужики, некоторых уже беременными. Откуда ни возьмись, появилось множество белокурых ребятишек с заостренным темечком. Подбегали к ракете с криками: "Тятя! Тятя!" - будто прощались с отцом родимым. Их матери, готовясь к вдовству, обнимали обреченную ракету, напоминали стрелецких жен в утро жестокой казни.
Посол, по природе своей человек не жестокий, не мог сдержать слез.
- Трогательно и по-русски искренне! Мы, американцы, не можем не сострадать чужому горю, - произнес Киршбоу, вытирая глаза платочком.
- Не всё так печально, господин посол, - утешал его Есаул, указывая на приближавшуюся живописную процессию. - Есть и отрадные стороны.
Из лугов, по проселкам, двигалась разношерстная жизнерадостная толпа. Крестьяне в домотканых одеждах, с холщовыми сумками на боках. Женщины в чеботах, с кульками на дрючках. Дети мал-мала меньше с трещотками и бубенцами. Одни опирались на страннические посохи. Другие бодро месили пыль босыми ногами. Третьи притоптывали лапоточками, распевая: "Уж я матушку-ракетушку разукрашу, распишу, я ей косу заплету, я ей ленту повяжу…" Впереди живописной группы вышагивал господин в бархатном сюртуке, широкополой шляпе, из-под которой ниспадали на плечи пышные, с сединой кудри. Это был известный арт-критик Федор Ромер, славный тем, что путешествовал по деревням и скупал крестьян, но без земли, а "на вывоз". Купленные им крестьянские семьи, включавшие глубоких старцев и грудных младенцев, содержались им в специальных ангарах, где крестьяне обучались ремеслам, учились лепить игрушки, расписывали матрешек, плели кружева, точили деревянные ложки, плели из соломки забавные сувениры. Нерадивых секли, старательных, наоборот, награждали. Теперь эта крепостная артель прибыла к ракете, расположилась вокруг белого столпа. Мастера извлекали из котомок и кульков орудия производства - кисти, краски, стамески, ножовки, готовились к творчеству.
- Видите ли, явления предстают перед нами такими, какими мы их созерцаем, а не такими, какими их сотворил Бог, - арт-критик Ромер, увидев в после Киршбоу благодарного слушателя, приступил к лекции. - Мы получили заказ от Министерства обороны и расписываем цветами и хохломскими узорами танки и гранатометы, что превращает их из оружия в артефакт. Не могли бы мы, господин посол, получить от Пентагона заказ на раскрашивание авианосца "Дуайт Эйзенхауэр" в стиле вятских игрушек? Мои люди справлялись с задачами и посложней.
В это время артель уже была готова к работе и затянула величальную песню: "То не кум, то не зять, то не сват, то не брат - то жених дорогой, он с невестой молодой…"
Бабы проворно покрывали ракету белилами. Подростки гвоздями делали прочерки, намечая контуры цветов и листьев. Крепостные художники, обучавшиеся у мастеров Федоскина, заполняли контуры алой, лазурной, золотой и зеленой краской. На глазах ракета покрывалась дивными узорами, зарослями роз, папоротников, спелых ягод. Это было чудо народного мастерства и умения. Все ликовали. Посол Киршбоу благодарил арт-критика Ромера, обещал похлопотать в Пентагоне и что-то энергично записывал.
Когда ракета от основания до вершины была покрыта цветами и напоминала огромную, стоящую среди полей хохломскую матрешку, явился сельский священник. Молоденький, рыжебородый, еще недавно атомный физик, теперь он служил Господу. В руках у батюшки было кропило и чаша со святой водой. Он стал ходить вокруг ракеты и брызгать на нее, пуская на солнце сверкающие водяные искры, приговаривая: