Однако пребывание Арсения Русанова в счастливом, но не безмятежном мире "России-победительницы" ставит его в бытийственный тупик: радость и счастье от пребывания "счастливой России" все более омрачаются тоской по оставленной земной России - родной России боли, страха, отчаяния, обездушивания и смерти. Желая, но не имея возможности, пребывать в обеих Россиях, Русанов всё же делает выбор - возвращается в "Россию-мученицу".
В эссе "Метафизический образ России" автор стремится увидеть и понять образ России в русской литературе, прежде всего в поэзии, понять ее духовную сущность на уровне интуитивного, даже мистического постижения. Анализируя творчество Блока, Есенина, Волошина, Юрий Мамлеев приходит к положению, что при внимательном рассмотрении мысль, чувство, ощущение о том, что Россия духовно беспредельна, заложено во всей русской культуре. А само наличие и в классической, и в современной русской культуре особого духовно-мистического начала может защитить Россию от гибели. Духовность есть связь с божественным началом, отражение Бога в душах и мире. "Человеческая история управляема на самом деле неподвластными человеку высшими силами… Но истина человека и его истории заключается в примате духовного начала, которое вечное, в то время как все остальное в человеческой истории временно. Отсюда ясно, что Россия духа может сохранять и спасать Россию как страну и как государство на протяжении всех изгибов так называемого мирового процесса".
Марина Алексинская PAS ВПЕРЁД
Вечер 19 июня выдался пасмурным и дождливым. Любители кино под пестрыми зонтами сбивались в стайки перед заграждением у памятника Пушкину, ждали дефиле "звезд" по случаю открытия Московского международного кинофестиваля. Любители балета с вопросом о лишнем билетике рассредоточились по маршам и ступеням лестниц, ведущих на Новую сцену Большого театра: закрывался ХI Московский международный конкурс балета. Вот так и соприкоснулись на миг и разошлись, как корабли, два космоса - кино и балет, и если кино называли искусством номер один для страны социализма, то нет-нет, да и задумаешься: почему страну социализма представлял балет? Попытка на скорую руку дать ответ увязает в тягучих, как смола, и сладких, как патока, поисках утраченного времени…
Я не люблю Московские кинофестивали. Как-то в 80-х годах я попала на внеконкурсный показ картины Феллини "И корабль плывет". Контраст между ажиотажем публики перед кассами кинотеатра и быстрыми пробежками той же публики вдоль рядов к выходу кинотеатра минут через пятнадцать после начала сеанса подивил меня, пожалуй, больше чем сам фильм. Другое дело - московские конкурсы балета. Вспоминая их, я слышу аромат цветения яблонь и сирени, что росли в старом сквере перед Большим театром, я вижу хрустальные брызги, летящие ввысь из чаши старого фонтана; развевались иноземные флаги, что были прикреплены к колоннам, и кавалькады дипломатических машин следовали к центральному порталу. Партер дышал "духами и туманами", публика была нарядной, одним словом, Большой напоминал в те дни царство Гвидона. Судейские столики с настольными лампами стояли в ряд в партере, и ощущение пушкинско-го "за морем житье не худо" охватывало при виде выхода жюри. Иветт Шовире, Алисия Алонсо сбивали с ног изысканностью грации. Шел ниспадающий свет хрустальных люстры и бра, пауза, и на сцене один за другим появлялись в бравурных пируэтах и фуэте фигуранты конкурса.
Ясное дело, гимн прошлому отпет. И советский пиар Большого театра "зачистили" вместе со старым сквером перед Большим, яблони в котором были подарком городу балерины Ольги Васильевны Лепешинской; она привезла саженцы едва ли не из Китая. Меня лишь поражает, с какой мощью был поднят Большой театр из бездны 1917 - 1925 годов! Поначалу холеная элита предателей с Керенским во главе посбивала с Царской ложи имперский герб, потом люмпен из той ложи стал громогласно требовать от дирижера "Интернационала!!!"… что уж говорить о балете? Судьба царской игрушки висела на волоске. И вдруг, как это бывает в сказках и в нашей стране, все разом перевернулось. В Большой театр приехала лучшая ученица Вагановой, солистка Кировского театра - Марина Семенова, о магии красоты которой до сих пор ходят легенды, а через два года Центральная ложа театра уже приняла в качестве зрителя высокого гостя - члена правящей династии Ирана Исмет-Паша Пахлеви.
Большой театр стал Храмом Искусства. В стране воинственного атеизма он оказался одной из превосходных форм сохранения ценностей. А если припомнить, что балет "Тщетная предосторожность" в репертуаре театров с 1789 года, "Жизель" - с 1841, то можно понять, почему случалось так, что верующие старушки в 30-х годах при виде Большого театра осеняли себя крестом. Артисты в театре были жрецами. Они служили музам, они находились исключительно в лучах искусства, личная жизнь их публично не обсуждалась, появление в прессе было дозированным. Советский "пиар" делал все, чтобы имя артиста окружить пеленой таинственности и воссоздать над ним такой нимб, что в общественном сознании артисты Большого театра как бы переставали существовать обычными живыми людьми, а превращались в персонажи запредельной, неземной жизни. Когда Борис Покровский в 1996 году говорил мне: "Только не называйте Уланову звездой! Не оскорбляйте искусство!", а Раиса Стручкова, вспоминая Уланову, говорила: "Мы молились на нее", то они выражали реальность восприятия в ту пору балерины Улановой.