Бунинский герой из "Деревни" горестно витийствовал: "Боже милостивый! Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили… Рылеева удавили, Полежаева в солдаты, Шевченку на десять годов в арестанты законопатили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголь с ума спятил… А Кольцов, Никитин, Решетников, Помяловский, Левитов?"
Через столетие читатель прохановского романа-триллера "Виртуоз" содрогается новой "метафорической вереницей": уже в первой главе части первой романа Илларион Васильевич Булаев, носитель "устойчивого прозвища" Виртуоз, посещает демонически таинственную лабораторию-пантеон, "подземное вместилище" "Стоглав" под Кремлём, где помещены головы "выдающихся политических лидеров, управлявших Россией в продолжение двадцатого века": "Голова царя Николая озарялась алым, изумрудным, серебряным цветом, будто где-то, невидимый, взлетел фейерверк. Из головы Горбачева начинали истекать пузырьки - из ушей, ноздрей, приоткрытого рта. Кустистые брови Брежнева колыхались, как водоросли. Из Черепа Троцкого, в том месте, где его пробил ледоруб, сочилась розовая муть. У Сталина дергалось левое веко, будто его мучил тик". Психолого-портретная "палитра" Александра Проханова неиссякаема: "похожая на чайный гриб" ленинская голова, "сморщенная, как сухофрукт", маленькая головка Радека, напоминающая огромную картофелину голова Хрущёва, "пепельного цвета" - Черненко, "колба" с ельцинской головой; в перечислении - головы Бухарина, Зиновьева, Берии, Кирова, Орджоникидзе, Ворошилова, Молотова и Кагановича.
"Итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов" ("Первая Книга Царств", гл. 8, стих 5). Этот эпиграф предпослан "Виртуозу". Эпиграф, как мы знаем, есть как бы "зашифрованное" творческой фантазией художника произведение; само же произведение есть "расшифрованный" эпиграф. "Даль свободная" прохановского романа взывает к ассоциациям, философско-психологическим метафорам, гротескным параллелям, аллюзиям, "перекличкам". Из летописно-былинных времён долетела до нас неуемно-жаждущая мечта-заклинание пращуров о том, что земля наша обильна, а вот "порядка", достойного "нарядника"-вождя всё нет и нет. Чуткий к преемственным связям и традициям Николай Гоголь опять-таки недоумевал: где же тот, кто объединит, защитит, направит, найдёт заветное слово; но века проходят за веками, горько сетовал он, но так и нет "явления" такого человека.
Финальная двадцать девятая глава четвёртой части романа "Виртуоз" живописует (по-прохановски сочно и впечатляюще) "великолепное торжество, посвященное Дню Духовного Лидера Русского Мира". Трибуны на Красной площади заполнили жаждущие и алчущие истинных ценностей, съехавшиеся со всех континентов, где имеют место колонии и общины русских людей - от потомков калифорнийских духоборов до беглецов от царского гнева в период первой Великой смуты; отпрыски дворянских и аристократических родов "первой эмиграции" находились бок о бок с престарелыми власовцами и переселенцами "второй волны"; обосновались на трибунах обитатели Хайфы и Брайтон Бич, русичи из Австралии, Южной Африки и Китая.
Со щедринско-свифтовской ухмылкой автор-повествователь размещает на грандиозном финальном "портрете" также богатейших людей России, владельцев нефтяных полей и алмазных копей, сталелитейных заводов и алюминиевых гигантов, обладателей "необоримой русской пашни, русских озёр и рек" ("Вместе с банкирами, слегка надменными и напыщенными, они составляли ту тектоническую платформу, на которой укрепилось, после всех неурядиц и недоразумений, Государство Российское").
Саркастическая нота звучит и в характеристике присутствовавшего на торжестве "лидера компартии, не преминувшего нацепить на пиджак алый бант и значок с профилем Ленина".